– Что же, славно, славно. Скажи-ка, Ферн, ты ещё упоминаешь Золотого Отца в своих проповедях или теперь рассказываешь исключительно о Милосердном?

Ферн казался довольным. В удобном кресле, с бокалом вина в руках, он сейчас не походил на священника, скорее, выглядел как аристократ, облачившийся в рясу.

– Начинаю с имени Золотого Отца. Ну а дальше… Дальше – о переменах, милая Ивель. Нельзя посеять новые мысли, когда постоянно говоришь о старом.

– И что, слушают тебя? Не кидаются гнилой капустой?

– Если найдёшь на моей одежде хоть пятнышко, скажи, и мы поменяемся с тобой местами. Я буду таскать трупы, ты – читать проповеди. Идёт?

Я фыркнула.

– Уйти в услужение и отказаться от всех удовольствий? Уж лучше я буду возиться с трупами.

– Я-то не отказался, – возразил Ферн и отсалютовал бокалом вина.

– Ты – бунтующий священнослужитель. Паук, плетущий паутину в святилище под носом у Золотого Отца. Будь осторожен, иначе он разозлится и испепелит тебя своими лучами.

– Тут ты не права. Меня спасёт Милосердный.

– Хорошо, когда проповедник сам верит в свои проповеди.

– Плох тот проповедник, который не может заставить себя поверить в то, что говорит.

Ферн с чрезвычайным самодовольством откусил кусок пирога и отряхнул руки. Я заметила в келье новые предметы, которых не было в мой последний визит: зеркало в дорогой оправе, серебряный канделябр, резную чашу для фруктов. Некоторые прихожане и правда были щедры. Пусть всё меньше людей верило в старых богов – Золотого Отца и Серебряную Мать, зато проповеди о загадочном Милосердном привлекали определённую публику.

По правде говоря, пять лет назад, когда мы с Ферном только познакомились и он рассказал мне о своих идеях, я подумала, что ничему не суждено сбыться. Слишком странными были речи священника. Да, уже тогда вера людей в Золотого Отца и Серебряную Мать покрылась трещинами. Люди охотнее верят в то, что можно увидеть своими глазами: в царские оранжереи с дивными фруктами, в самострельные мушкеты, которыми начали оснащать полки… Луна и солнце взирают сверху каждый день, но спроси любого на улице, и тебе ответят, что дары небожителям уже не обеспечивают лёгкую жизнь.

По утрам и вечерам святилища по-прежнему полнились прихожанами: те посещали службы скорее по привычке и из суеверного страха перед тем, что случится, отвернись от них Отец и Мать. Но недавно пошли шепотки… Некоторые священники уходили из святилищ и отправлялись бродить по деревням, проповедуя веру в Милосердного. Они говорили, что Милосердный не смотрит равнодушно с неба, а ходит среди людей, такой же, как они, только бессмертный. Не просто ходит: помогает страждущим, если они молились ему и приносили щедрые дары.

Некоторые с радостью приняли эту байку. В деревнях, где не строили величественных святилищ, люди легко поверили, что по земле бродит кто-то, готовый помочь в случае нужды. Церковь Милосердного принимала в свои ряды всё больше и больше прихожан, а уличные проповедники собирали настоящие толпы, которые иногда даже приходилось разгонять караульным.

Ферн тоже воодушевился идеей нового верования. Если сказать точнее – тем, что это верование может принести лично ему. Можно было представить себе человека, более стремящегося к власти, только у меня не хватило бы на то воображения. Ферн рассказывал мне то ли сказку, то ли быль о врачевателе, сильном и умном волхве, много лет назад уехавшем в Княжества, лелея надежду познать тамошнюю тёмную ворожбу и стать величайшим волхвом своего времени. Я не знаю, получилось ли у него, зато у Ферна, верю, могло бы получиться всё, что бы он ни задумал. И когда я смотрела на него – невысокого, но хорошо сложённого, с зачёсанными назад седеющими волосами, с тонким благородным лицом и хитро прищуренными серыми глазами, мне хотелось помочь ему воплотить любые, самые сумасшедшие его задумки. Нет-нет, я никогда не была влюблена в Ферна и не испытывала к нему даже дочерних чувств, просто эта властность, самоуверенность и затаённое довольство могли расположить к себе едва ли не любого.

Ферн действовал осторожно, как рысь на охоте. Он не выступал на площадях, не боролся против царя и не подвергал сомнениям традиционные верования в Золотого Отца и Серебряную Мать. Что об этом говорить, он ведь как-то стал священником в Золотом святилище, значит, по крайней мере в молодости горячо верил в добрую волю Отца.

Я сделала ещё один глоток вина и вгляделась в лицо Ферна. Тени очерчивали его острый нос и высокие скулы, делая выражение лица жёстким, требовательным. Я догадывалась, что он жаждет узнать от меня, и не стала дольше томить своего наставника.

– Ничего странного. Никаких признаков… болезни. Люди расстаются с жизнью скучно. Падают пьяные в реки. Умирают от старости. От простуды или неверного ножа. Но не от заразы. В Царстве чисто, Ферн. Я точно это знаю.

Ферн недовольно скривился, но всего на миг. Скоро его лицо снова стало притворно-сочувствующим – да, он умел делать вид, что слушает прихожан со всем возможным вниманием и принимает их беды как свои собственные.

– Ты уверена?

Будь передо мной кто-то другой, я бы вспылила, но сейчас просто ответила, стараясь, чтобы голос мой звучал так же твёрдо и ровно, как его, когда в привычные слова службы Золотому Отцу он вворачивал фразы о Милосердном:

– Уверена.

– Что ж, Ивель. – Он отряхнул руки, будто бокал с вином мог их испачкать. – Если ты заработала достаточно денег за это время, то я бы хотел, чтобы ты отправилась кое-куда.

Я насторожилась. Земляника с Перешейка так и манила, блестела в миске, источая сладкий аромат, но я не решалась взять ещё. Ферн хитёр, и за каждую съеденную ягоду мне ещё придётся заплатить. Не деньгами, а своей верностью.

– Зачем?

– Любая другая девушка спросила бы: «Куда?», а ты подходишь сразу к делу. За это я и люблю тебя. – Ферн улыбнулся, и мне показалось, будто его глаза блеснули золотом. – Здесь тебе нечего больше делать, Ивель. Ты сполна насмотрелась на скучных мертвецов. Пора усерднее служить Милосердному. И мне.

– Тогда проще спросить: «Куда?», ведь я всё равно мало что поняла из твоего ответа.

– На могильники Перешейка.

Ферн посмотрел на меня так мягко и заискивающе, что у меня не осталось сомнений: он до смерти нуждается во мне и во что бы то ни стало уговорит тащиться на Перешеек. Я вздохнула со стоном.

– Я никуда не поеду, Ферн. Это далеко и долго. Родители терпят меня, потому что знают, что я где-то рядом и что Лагре при необходимости надерёт мне уши.

– Так не говори никому, – произнёс Ферн и ненавязчиво подвинул ко мне миску с земляникой. – Пусть твоё задание станет нашей тайной.

– Ты думаешь, так просто скрыть моё исчезновение? Я не отшельница, Ферн. У меня и родители, и брат, и Аркел… Нет. Нет-нет. Ищи других, в Стезеле полно падальщиков.

Он потянулся ко мне, будто хотел взять за руку, но я отстранилась. Мне просто не хотелось никуда срываться, даже ради друга и его безумной идеи обратить Царство в новую веру. Я предпочитала спокойно пропивать свой заработок в пивнушках, покупать симпатичные безделицы и приходить к Аркелу тогда, когда мне самой хотелось провести с ним время. Мне не понравилось то, что Ферн захотел получить больше власти над моей жизнью, чем у него было до этого.