После любого города природа вокруг кажется более дикой и романтичной, холмы выше, круче и зеленее, всё больше стада круторогих, черноголовых овец, походящих на персонажей сказок или детских комиксов. Чистейшее наслаждение природой гарантировано любому туристу, но тот, кто влачит здесь свое существование, обречен на удушающую скуку, не только в Шотландии, но и в деревнях и городах Северной Англии.

*** отель, утро воскресенья, 19 августа. Отель на границе с Шотландией — куда мы приехали вчера пополудни, ближе к вечеру, и который мы скоро, около половины двенадцатого, покинем для второго и последнего этапа нашего путешествия — представляет собой отделанный коричневыми панелями храм самоубийц. Он располагается внутри выстроенной лет сто назад имитации замка шестнадцатого века, с парапетами, воротами, амбразурами и всем тем, что полагается нормальной крепости. Построено все добротно, так что даже век спустя на здании не найти и малейших следов прошедшего времени. Как образчик совершенно безоружного, честного китча, оно близко к тому, чтобы — по крайней мере, снаружи — заиграть некой чарующей красотой. Чего, в свою очередь, не скажешь о двух вдовах или разведенках, которые отелем управляют, хоть китча в них самих тоже достаточно. Улыбкам нет конца, а старшая, кажется, владелица, изъясняется с таким сугубо вельможным акцентом, который даже меня, довольно слабо разбирающегося в диалектах, наводит на мысль о голландцах — обитателях вилл, что читают «Элсевир»,[19]встраивают камины, но счастья так и не видят: труба не тянет, дети страдают от непонятных приступов рвоты и истерик, а также боятся наступления ночи, и на тельцах их регулярно, как потеплеет, высыпает крапивница. Я не видел здесь голов, подобных Христовым, «с умащенными кудрями и возведенными горе» очами, но то, что каждый служащий отеля носит терновый венец, остается вне всяких сомнений. Стоит только зайти в вестибюль — и увидишь рассаду пенсионеров-игроков в крикет, дебилов-рыбаков и всяких других кретинов в креслах, и сразу почувствуешь волну всепоглощающей жалости не только к человечеству и разным тварям, но к самому Господу. (У. говорит, что это заведение напоминает ему mental horrid,[20]куда его пытались запихнуть после нервного припадка в 1943 и куда его даже привезли, но, услышав чьи-то вопли и увидев искаженные лица каких-то полковников, игравших в пинг-понг, он решительно отказался там остаться.) Несмотря на все это, примечательно, что обслуживание в отеле неплохое. Правда, в моей комнате не было ни раковины, ни даже питьевого фонтанчика, так что мне пришлось ночью выбраться из окна на плоскую крышу, чтобы, пристроившись на краю, между двумя зубцами, отлить вниз, на газон. Сверх того, с водоема поблизости, а, может, с пруда перед зданием, прилетали в гости тучи комаров, слишком маленьких, чтобы гоняться за каждым по отдельности, но от этого не менее болезненно кусающих. (Из-за них открылась заново рана на ухе, которое прокусил Вим, пытаясь усмирить меня во время приключившегося со мной приступа белой горячки, — ухо, которое, между прочим, почти зажило, а теперь вся подушка в крови.) Жизнь — сплошная крестная мука.

Раз уж я все равно начал разговор на эту тему: только что сходил к обедне в местную маленькую католическую церковь. Названия так и не узнал (неохота идти вниз спрашивать). Главное то, что сама по себе церковь — чудовище, снаружи окрашенное в кошмарные пастельные тона. Интерьер лишь подтвердил мое убеждение в том, что только Рим, в отличие от какого-нибудь другого института, наделен бесподобным даром выдумывать богохульственные расцветки. И редко мне попадался такой косо- и большелапый и плоскостопый священник, прыгающий в клоунском наряде такого грязно-желтого и пошло-зеленого цвета, и я еще промолчу о фиолетовых одеяниях прислужников. Круглые, безликие и не смазанные клеем почтовые марки, в которых Бог, если все пойдет по плану; обнаружит свою лакомую суть,[21]хранятся в неправдоподобной конструкции, вроде колыбельки Шалтая-Болтая (по мнению Николааса Круза[22]есть у нее что-то общее с Клеткой Фарадея[23]), которую кто-то — о вкусах не спорят — задрапировал нижней юбкой из марли бутылочного цвета. Я слышал, что в Амстердаме готовят выставку самых уродливых предметов быта. Интересно, разрешат ли когда-нибудь провести выставку самых уродливых предметов религиозного быта, на которой Римско-Католическая Церковь несомненно займет не только первое, второе и третье места, но и удостоится похвалы жюри за чудовищность представляемого на конкурсе. А я еще думал, что созерцание стенной живописи в часовне Пресвятой Богородицы в Хейло было самым ужасным испытанием в моей жизни.

(Агнец Божий, взявший на себя грехи мира, помилуй нас.)

Эдинбург, воскресенье пополудни. Поездка через несколько шотландских городов предвосхитила наши впечатления о столице и подготовила к тому, что нас здесь ожидало: ни одного открытого кафе или ресторана — воскресенье на дворе. А если бы им совесть позволила, они бы и отели закрыли, а постояльцев выставили на двадцать четыре часа на улицу. Но нельзя, и отели открыты, и, соответственно, доступны их вестибюли и бары. Это не означает, что они доступны для всех и в течение целого дня. Нет, что-нибудь выпить здесь вы сможете только от полудня до трех часов дня, и лишь при условии, что вы не местные и запишетесь в гостевой книге как bona fide traveller.[24]Так себя все и называют. Знаю, знаю: многие шотландо- и англофилы называют такие штучки «интересными» и «милыми» национальными чертами. Ничего милого в этом нет. А очень даже хуево и по степени вызываемого раздражения сравнимо только с реакцией на то, как большинство англичан относятся к сексуальной морали — ведут себя как хихикающие, непослушные школьники. Я считаю, что человек создан для достижения полной зрелости, а не для того, чтобы застрять на фазе подросткового периода. Короче говоря, вот он, первый настоящий источник гнева, укрощаемый лишь взглядом на Эдинбург, который я хорошо помню еще с тех пор, как побывал здесь лет десять назад, и который без малейшего сомнения может быть назван прекраснейшим городом Европы.

У меня нет ни одной бумажки, программки или буклета, имеющего отношение к International Writers Conference, но У. утверждает, что знает, в каком именно отеле для меня забронирован номер. И он оказывается прав: в самом деле, в отеле на улице Минто, куда мы зашли, присутствует броня на мое имя. На первый взгляд — опрятный отельчик, чистая комнатка с двумя кроватями, множеством шкафов и современной стальной раковиной, в которой будет удобно стирать рубашки, носки и трусы. Все вымыто, но, что касается расцветок, интерьер напоминает вестибюль на пароходе: блекло-зеленые покрывала и шторы, шкафы и кресла под старину, кремовые деревянные панели на фоне розовых стен. Зато мне, хоть я и не просил, дали ключ от входной двери отеля, потому как «может случиться, что поздно вернетесь».