— Скрипковская-Тодрия! — надменно сказала она, заправляя под шапку прядь волос.

— Пардоньте мое невежество! — расшаркался он. — Никак не могу привыкнуть! Хотя ты могла бы называться просто Тодрия… чем плохо?

— Тим, давай не будем, — быстро попросила она. — И потом, воздух холодный. Если я буду разговаривать, а тем более спорить, я точно простужусь! А мы пошли пешком, чтобы я дышала, а не простужалась!

— Да и подарки уже пора присмотреть… твоей маме… и моей!

— Подари ей новый фонендоскоп, — стараясь держаться в рамках светского тона, проговорила Катя и тут же мысленно добавила: «Чтобы она приходила с ним к нам, и оставалась ночевать в соседней комнате, и втыкала его в уши, и прикладывала к стенке, чтобы слышать все!»

— У нее хороший фонендоскоп…

— И хорошие кастрюли, и тарелки, и чайник тоже хороший… и характер… — Она все же не смогла сдержаться, чтобы не выпустить эту шпильку, но Тим, кажется, ничего не понял.

— Кстати, о характере. Мама говорит, что ты ее напугала!

— Что-о-о?! — Катя даже выдернула руку из его кармана. — Когда это я ее напугала?!

— Ну, когда она в последний раз к нам приезжала. Она была в ванной, руки мыла, и тут ты вошла совершенно бесшумно. Она говорит, что от страха чуть не описалась!

— Это я от страха чуть не описалась! — буркнула Катя. — Это я зашла руки вымыть, а она у нас в ванной! И зачем-то заглядывает под умывальник, между прочим! Что она там забыла? — Катя совсем выпустила из виду, что обещала себе быть вежливой и ничего такого Тиму про его матушку не говорить, и вообще желательно ничего о ней не говорить, и не обсуждать ее поведение, потому что… потому что это было некрасиво! Но она все равно не исполняла обещанного и говорила! И обсуждала. Сплетничала, короче. И даже не один раз. И поэтому сейчас она рассердилась еще больше.

— Ну, думаю, причина была. Может, уронила что-то. Или нагнулась колготки подтянуть… как это у вас, девочек, бывает? Или паука увидела. Она пауков очень боится. Если находит, берет паука в бумажку или в банку сажает, несет на улицу, а сама в это время смешно так пищит: и-и-и-и! И отворачивается от него! И… ты, пожалуйста, не придумывай ничего такого, хорошо?

Катя отвернулась и ничего не сказала. Вовсе она не придумывала! И… пауков ее свекровь боится, как же! Ее и бешеный тираннозавр не устрашил бы, сам бы пищал и обошел десятой дорогой! Да, в ванной у нее полный порядок… теперь. А под умывальником действительно была грязь, но это ведь не ее, Лидии Эммануиловны, дело! И нечего совать свой нос! Испугалась она! Вот ее мама почему-то никуда не заглядывает и не пугается! И не сваливается как снег на голову, хотя у нее тоже есть ключи! И не закатывает свадьбу на триста человек, и не заставляет Тима чувствовать себя не в своей тарелке, как чувствовала она, Катя! «Правда, платье было умопомрачительное, — внезапно подумала она. — Жаль, что его больше никуда нельзя будет надеть…» Платье было не совсем белое, а скорее обожаемого свекровью цвета слоновой кости — но этот цвет так шел к Катиным рыжим волосам и вообще оказался и ее любимым тоже! Платье облегало ее как перчатка, оно было лаконично и вместе с тем роскошно: струящийся подол, ласкающий колени, длина, заставляющая ее чувствовать себя женщиной при каждом шаге в томительном шорохе шелка, и кружевной, под самое горло, верх с кружевными же длинными рукавами. Кружево было чуть темнее ткани, отчего казалось старинным, и на его фоне Катины медно-кованные, уложенные в высокую прическу волосы выглядели и вовсе фантастически! Да… жаль, что это платье так и будет висеть в шкафу… а потом она растолстеет, потому что Тим кормит ее как на убой и только и мечтает о том, чтобы она и вовсе ушла с работы, как настоящая восточная женщина: сначала в декрет, а позже он что-нибудь придумает, будьте уверены!

* * *

«Будьте уверены, — сказал ей тогда закройщик в ателье, вовсе не старый, как она себе его представляла, а молодой плечистый парень, — это платье будет единственным в своем роде!»

— Да-а-а… — задумчиво протянула она, коснувшись шероховатых и одновременно шелковистых кружев и с неохотой закрывая шкаф. — Жаль!

Катя где-то читала, что в Америке есть традиция передавать свадебные платья по наследству: их хранят, а потом слегка перешивают, подгоняя под очередную невесту. Или же невест специально подбирают под размер имеющегося платья? Потому что как, например, можно подогнать платье сорок шестого размера на пятьдесят восьмой? Это обратно запросто, а когда с трепетной лани да на слона…

— Кать, ужинать иди!

— Иду! — откликнулась она и окончательно захлопнула дверцу. Лучше ничего не говорить Тиму о том, что она будет хранить платье, чтобы передать его потом дочери или невестке, потому что Тимка сразу же переведет стрелки на то, что у них до сих пор нет ни дочери, ни сына! А еще лучше — обоих сразу, хотя со свадьбы прошло всего три месяца! И вообще, она не собирается…

— Ты чего надутая такая? — Тим сгрузил на ее тарелку дымящуюся отбивную и целую гору картофельного пюре. — Я тебе тост зажарил!

— С картошкой? — саркастически осведомилась она. — Тимка, ты каждый день зажариваешь мне тост, хотя прекрасно знаешь, что я не буду есть его с картошкой! И с макаронами тоже! И даже с пельменями не стану! Тем более с этими… как их… хачапури?.. Хинкали! И с пиццей я тоже хлеба не ем! И не заедаю им роллы! И зря ты покупаешь хлеб и вообще мучное в таком количестве!

— Давай-ка я тебе действительно температуру измерю! — озадаченно сказал доктор Тимур Тодрия. — Что-то ты слишком раскраснелась…

— Тимка, прекрати! — воскликнула она и в забывчивости откусила кусочек тоста. Тот был прожарен как раз в меру и не в меру был намазан сливочным маслом. Словом, сказка, а не тост. Он просто таял во рту, а в обед она ничего не успела, потому что думала, что еще успеет, но как-то все закрутилось, и к тому же Бухин посетовал, что забыл дома коробку с обедом. А у нее еще аппетита не было… А откуда, спрашивается, ему взяться, если она была только из морга, от утопленника, который месячной свежести, и патологу как раз вздумалось подробно обсуждать содержимое его желудка?! И она сказала, что Сашка вполне может взять половину, чего Тим ей наготовил, а Тим всегда накладывает столько, что просто ужас, и она ест, ест… И куда ей столько съесть?! Да, и когда она наконец явилась, оказалось, что Бухин съел все! Задумался и съел. Ну и на здоровье, конечно, тем более, как выяснилось, Тим положил ей только фруктовый салат, как она и просила, — в кои веки сделал так, как она просила, а не натолкал туда десяток оладий! И стакан сметаны! И она хотела спуститься и купить себе пирожок, но тут пришел Лысенко и ни за какими пирожками она, конечно, уже не пошла… Ни за теми, что с капустой, ни за теми, что с картошкой… Господи, она и хлеб, и пюре — все смела подчистую! Хотя собиралась только салат из морской капусты к мясу, и все! А картошку сгрузить обратно в кастрюлю, как только Тим отвернется! А Тим не отворачивается и почему-то так на нее смотрит… Как все-таки хорошо, когда мужчина умеет готовить! Надо наконец сказать ему это… или не надо?