– У тебя есть второе имя? Хорошо. Считай, мы уже дома, поэтому не буду скрывать и своего полного имени. Кабальеро Серхио-Луис де Торрес, к вашим услугам, сеньор. Да, а твое произношение, Жан-Микаэль, сейчас почти правильное.

Заколебал меня этот испанец с его никому не нужными аристократическими замашками. Учитель словесности нашелся!

Повернул к нему голову и увидел наголо остриженного оборванца-бомжа, парня лет семнадцати, не старше. У него на поясе висел вложенный в кожаные ножны неслабый тесак – клинок сантиметров тридцать. И где это он такой кухонный ножичек надыбал? Вот тебе и кабальеро! Видно, болен на голову, из дурдома сбежал, нашел уши травмированного человека и мелет что попало. Но не это меня особо обеспокоило. Оказывается, мы развалились на песке у приметной скалы, которая находилась справа от входа в отель. Только никакого отеля в округе не наблюдалось! И курортного городка не наблюдалось! Горы вдали возвышались прежние, и пляж имелся. И мыс, у которого любили купаться Мари и Лиз. Только выглядел он для светлого дня как-то странно, словно после прилива. Непонятно.

Резко подхватился, сел и, не поверив собственным глазам, еще раз осмотрелся: берег узнаваем, но совершенно пустынен. Что за ерунда такая?! Опустил голову и осмотрел себя. Мои глаза, глаза пожилого человека, увидели на себе такие же лохмотья, как и на неизвестно откуда взявшемся парне, словно это были обрывки смирительной рубашки; а дальше – мозолистые руки, израненные царапинами коленки, сбитые ноги и некрупное тело мальчишки. Да, физически крепкое и накачанное тело не ребенка, конечно, но… совсем молодого пацана. Что же это такое?! Или я сам сбежал из дурки?!

Сердце гулко и часто застучало, а в ушах зазвенело, в голове что-то щелкнуло, я опять потерял сознание и свалился на горячий песок.

Михайло Каширский, молодой воин пятнадцати лет, ехал впереди ватаги по правую руку от родного отца в седле своей мышастой Чайки, четырехлетней кобылы благородных арабских кровей.

Брони давно сняли, и одет он сейчас был в перепоясанный долгополый зеленый, отделанный золотом жупан, желтую кучомку и желтые же сапоги. На поясе висела отличная индийская сабелька из дамасской стали, снятая в этом походе с мурзы, который в бою был зарублен лично им, а два великолепных иберийских пистоля, добытые в этом же бою и подаренные будущим тестем паном Чернышевским, торчали в седельных кобурах. А за плечи был закинут облегченный немецкий мушкет, который на сто шагов бил очень точно.

Восседал Михайло гордо, подбородок держал выше, чем положено по правилам этикета, и старался не обращать внимания на снисходительные взгляды и шутки отца – Якима Михайловича, полкового писаря[1]Гнежинского казачьего полка и есаула того же полка Войска его царского величества Запорожского, – отца покойной мамы, деда Опанаса.

Это был его второй поход. В первый он ходил в позапрошлом году, но тогда его особо в бой не пускали, воспитатель дядька Свирид хватал за шаровары и придерживал в тылу.

Правда, и боев серьезных в позапрошлом году не было. Так, погоняли слегка копченых, два раза татарский полон отбили, но прибытка большого не случилось. Впрочем, каждый казак по две души посполитых на своих землях осадил да на чинш перевел. Семейству же Каширских тогда достались вместе с долей деда Опанаса, который последние годы жил бобылем, двадцать четыре семьи хлопов. Те добровольно (злым языкам, которые говорят – добровольно-принудительно, верить не надо) согласились жить в селах у городка Каширы.

Сейчас же в отместку за нападение в новогоднюю ночь турецко-татарского войска на Сечь пан кошевой атаман Сечи Запорожской Иван Серко водил сводное войско на разор Бахчисарая.

Гнежинский полк официально не участвовал в войне, но под предводительством Якима Каширского собралось под три сотни охочих, в том числе и молодой казак полка – Михайло (в поход пошел с разрешения отца, конечно). Он даже искупался по уши в воде при переходе через Сиваш, чем заслужил уважительный кивок от старого заслуженного казарлюги пана Степана Вырвиоко.

Вот здесь повеселились, да! Одних рабов освободили до ста тысяч, многие из них пожелали осесть на землях освободителей, в том числе и на землях у Кашир. Около трети домов Бахчисарая были греческие, и когда казаки в них врывались, очень часто забывали обратить внимание на православные молитвы хозяев. Были уверены: если живешь в мире с нашими врагами, значит, и сам заслуживаешь их участи.

Несмотря на то что Михайло получил два разрыва кольчужки, а также стрелу, влетевшую на излете в ягодицу с левой стороны, и резаную, но, хвала Богу, неглубокую рану правого бедра, он был счастлив. И добычу взяли знатную, старшина не один день делила. Отец даже отправил пана Андрея Собакевича, родного брата своей нынешней супруги, вперед – на целых семь дней раньше, со всеми вызволенными из татарского рабства хлопами, пожелавшими закрепиться на землях Каширских, и дюжиной возов добра и военных трофеев. Пусть там жена распорядится и встречает хозяина. А им придется подождать окончательного расчета среди генеральной старшины.

И вот разборки закончились, серебро распределили по седельным сумкам, и ставка кошевого атамана – городок на острове Чертомлык – давно осталась позади.

Пошли родные места, и казачьи обозы по пути следования друг за другом сворачивали в свои поместья и хутора. Наконец свернул в свои Черныши сосед пан Чернышевский. С ними остался лишь десяток ближних казаков, сопровождавших пана полкового писаря в родовое гнездо.

Шли налегке, с заводными лошадьми да полудюжиной вьючных. Через версту должны были показаться река Каменка и лесок, там уже начинались их фамильные земли.

Да, Михайло в походе неплохо прибарахлился. Не то чтобы он из дома выехал оборванцем, нет, он и тогда выглядел богато и достойно, все же боярич древнего княжеского рода. Но такого жупана и оружия, которое стоит целой деревни вместе с душами посполитых, у него еще не было. Главное, когда смотрели на него, всем становилось понятно, что перед ними удачливый казак, а все это добро взято в бою лично. Ибо нельзя красоваться в добытом чужими руками, иначе будет урон чести и загнобят собственные братья-товарищи.

Михайло улыбнулся про себя, вспоминая, как проезжал через Черкассы и Гнежин, а встречные молоденькие казачки показывали пальцами и громко шушукались:

– Глянь, глянь, какой молодой Каширенко казак гарный, – ясно, что все женщины удачливых любят.

Душа Михайлы от подобных слов и женского внимания переполнялась радостными чувствами. Ему хотелось выхватить сабельку, дать Чайке шенкелей и опять устремиться рубить головы копченым. А женский пол он полюбить успел не единожды и неоднократно. Но жениться совершенно не хотелось, и Любка Чернышевская ему не очень нравилась – слишком малая, конопатая и худая. Да куда денешься, если родители – закадычные друзья – просватали их с ее рождения. Но ничего, дворовые девки его давно всему обучили – Любка как попадет ему в руки, так после этого быстренько округлится. Ну и свадьба только через год, ей как раз исполнится четырнадцать с половиной. Михайло все-таки надеялся, что к этому времени она немного похорошеет.