Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Судьба таких ребят на нашей совести, — твердо заявил Никифоров.
— На общей всенародной совести, — задумчиво произнес все тот же старик из второго ряда. — Всех и каждого надо пристроить! И вообще порядку надо способствовать...
— Правильно думаешь, дед Андрей! — поддакнул Почуткин.
— Точно! — поддержал старика и солидный рабочий в новом сером пиджаке. — Помогать милиции во всем надо! Она ведь наша, красная, для нас старается. И дело наше — общее. Верно?
— Надо перво-наперво комсомольские отряды учредить на улицах и не только на нашей окраине! — добавил совсем молодой парень.
— Вообще предлагаю считать нас постоянным и безотказным резервом милиции! Так, товарищи? — подхватил неугомонный Почуткин. И ответом ему были дружные аплодисменты.
И Никифоров с радостью понял — главное, о чем он здесь говорил, дошло до зала. Не зря, выходит, предложили вечер-спайку. Для начала, значит, уже есть за что зацепиться. А уголовному розыску нужно будет личным примером поднимать общественность на борьбу с преступлениями и на профилактику... «Да с такой силищей чего не одолеешь?» — думал он, оглядывая зал. И тут же с тревогой вспомнил о тех, кто нынче остался дежурить. Как там у них?
Многое говорилось в тот вечер со сцены и прямо с мест. И Никифоров чувствовал, что энтузиазма у рабочих бывшей Макаровской, веры в правоту своего дела хоть отбавляй... Занимать на стороне не придется!
После того как все дружно спели «Интернационал», слово взял Почуткин:
— Товарищи, далеко не расходитесь! Сейчас будет концерт. Какой — оцените сами. Хвастать не хочу...
— Погасить свет! — распорядился мужской голос.
Через минуту в зале стало темно, послышался удар гонга, и, шурша, пополз занавес. Милицейский духовой оркестр сыграл небольшое вступление, и на сцену, освещенную закулисными прожекторами, в измятом офицерском кителе с погонами прапорщика и в клетчатых брюках, на которых белыми нитками были пришиты лампасы из бордового ситца, вышел Почуткин, Все, конечно, сразу поняли, что перед ними — контрреволюционный генерал. Да и сам Почуткин, откашлявшись, громогласно объявил:
— «Манифест генерала барона фон Врангеля». Эту штучку списал и опубликовал наш пролетарский поэт Демьян Бедный!
И он, важно заложив одну руку за борт кителя, начал:
Ихь фанге ан. Я нашинаю.
Эс ист для всех советских мест,
Для русских люд из краю в краю
Баронский унзер манифест...
Декламировал он по-любительски, с пафосом, усиленно нажимая на немецкий акцент барона:
Вам будут слезы ошень литься.
Порядок старый караша!
Ви в кирхен будете молиться
За майне русские душа...
Однако последние строфы:
Барон фон Врангель, бестолковый,
Антантой признанный на треть,
Сдавайся мне на шестный слово.
А там... мы будем посмотреть! —
были прочитаны им с таким гневом, такое строгое стало у него вдруг лицо, что слушатели, не выдержав, поднялись с мест и наградили Почуткина громкими продолжительными аплодисментами.
Среди фабричных комсомольцев нашлось много певцов, плясунов, декламаторов. Объявился даже собственный поэт. Правда, голос у поэта не в пример почуткинскому был писклявый, но в зале стояла уважительная тишина. Он читал антиполицейскую поэму:
...Слуги верные старались,
Фараонами все звались,
Били плетками народ,
Чтоб внушать к себе почет...
Читал он долго и вдруг, вытерев ладонью вспотевший лоб, неожиданно для всех признался:
— Покамест хватит!.. Вторую часть поэмы я еще не надумал...
— Ясно! — крикнули из зала. — Дальше про Октябрьскую революцию будет.
— Если все ясно, выходит, больше и сочинять не надо... — заявил поэт под общий хохот...
Словом, концерт удался. Все были довольны. После небольшого перерыва ожидались танцы.
III
— Вальс! Первый вальс! — сложив руки рупором, громко провозгласил Вадим Почуткин.
Капельмейстер милицейского духового оркестра взмахнул дирижерской палочкой, и из медных труб полились плавные и рыдающие звуки вальса «Грусть».
Каменцев был прав, говоря Никифорову, что «Макаровская фабрика — королевство женщин». Даже присутствующие сегодня сотрудники уголовного розыска и те растворились в этом «королевстве». Кавалеров явно не хватало, и на нетанцующего и смущенно теребящего пуговицы Юрия многие из «королев» поглядывали с нескрываемым ожиданием.
Открывали вальс Яша Терихов, друг Юрия, и секретарша начальника уголовного розыска Ася. Яша ловко кружил свою даму, ремни на его черной гимнастерке с красными петлицами поскрипывали, начищенные сапоги блестели.
За ними, выделывая ногами замысловатые па и уверенно держа за талию сероглазую блондинку небольшого роста, следовал Почуткин, за Почуткиным — старший милиционер Егор Иванович Тюленев с пожилой дородной текстильщицей.
— На танцах надо танцевать, а не изучать потолок, — услышал Юрий чей-то смешливый голос.
Вздрогнув, он нерешительно обернулся и, увидев тоненькую черноволосую девушку, невольно принял бравую позу.
Юрий помнил многих своих сверстниц с фабрики если не по имени, так по фамилии, эту же никогда раньше не встречал ни в цехах, ни на собраниях, ни в клубе. То, что девушка была в красной косынке, парня не удивило (красные косынки носили почти все женщины Макаровской фабрики), его поразили хромовые фасонистые сапожки на каблучках. Остальные девчата щеголяли в простых шнурованных ботинках, кое-кто был даже в пимах.
— Почему вы так смотрите на мои сапоги? — прежним тоном спросила девушка. — Они вам не нравятся?
— Нет, почему, — начал робко Юрий. — Сапоги мне очень нравятся.
— Знаете, когда в нашем детском доме был выпуск воспитанников, — продолжала девушка, — то всем подарили по паре таких сапог... Заведующий раздобыл...
— Вы жили в детском доме?
— Ага... А вы, говорят, раньше здесь работали?
Юрий радостно кивнул.
— Нам в детском доме с биржи труда разные направления прислали. Биржа труда над нашим детским домом шефствовала... Мы стали тянуть жребий, и я вытащила направление сюда, на фабрику... Вас Юрием зовут?
Юрий кивнул снова, злясь на себя за робость.
— А меня Тамарой... Пойдемте танцевать?
— Танцевать?
— А что?
— Я... Я скверно танцую.
— Я вас научу... Только слушайтесь, и дело пойдет...
Тамара была легкой и ловкой. Тем не менее Юрий, испуганно втянув голову в плечи, все время умудрялся натыкаться на соседние пары.
— Не тушуйтесь! — серьезно сказала Тамара. — Скоро мы так растанцуемся, что все нам станут завидовать.