Нет, не хотел он, комкор Примаков, невзирая на все свои симпатии и антипатии, ни на кого из них клеветать. Но приходилось. Морально раздавленный, он часто вспоминал своего «злого гения» — третью супругу, и только тяжко вздыхал, с каждым днем все явственнее осознавая, что не выйти ему отсюда, а значит, и не увидеть ее больше никогда.

Эх, Лилька, Лилька…

До сих пор он так и не нашел ответа на один мучающий его все последние годы вопрос. Что подвигло легендарного красного кавалериста в свое время вступить в гражданский брак с Лилией Брик, урожденной Каган, и занять тем самым вакантное место в скандально знаменитом «любовном треугольнике» с ее мужем Осипом, незадолго до этого освобожденное Владимиром Маяковским.

Позже стало известно — сам Примаков до смертного часа своего, понятное дело, ничего об этом не знал, — что его «верная» Лилька, Лилечка была тайным агентом ОГПУ-НКВД. Эта вечно двоемужняя жена, литераторша, космополитка, дожившая до ветхой, облезлой старости и наложившая на себя руки, когда ей было почти 87, сначала довела до рокового выстрела в сердце великого пролетарского поэта, а затем, шесть лет спустя ничтоже сумняшеся донесла на мужа-комкора.

Благодаря ее сообщению «куда следует» в НКВД узнали, что квартира Примаковых на Арбате давно уже используется как место сборищ группы военных, сплотившихся вокруг «московского корсиканца» Тухачевского и действующих против «коневодов» Ворошилова, Буденного, Тимошенко, Городовикова. О чем они говорят за плотно закрытыми дверями и наглухо задрапированными окнами хозяйского кабинета? Ясное дело, плетут нити военного заговора. И кто в этом сомневается, тот тоже враг.

И еще агент двух вражеских разведок вспоминал о том, как ему однажды представилась реальная возможность изменить Родине, партии и лично товарищу Сталину. Но он тогда по-большевистски, с присущей красному командиру прямотой отверг поступившее ему предложение. Сожалел ли он о том своем решительном отказе, томясь в сыром и смрадном подвале лубянского подземелья, неизвестно. Возможно, что и сожалел. Повторяю, это случилось с ним лишь однажды, когда он был «бывшим османским офицером Рагиб-беем» в окружении Амануллы-хана.

* * *

Если бы в свое время 32-й президент США Франклин Делано Рузвельт не изрек свою коронную фразу «Он — сукин сын, но он — наш сукин сын» в отношении никарагуанского диктатора и американского ставленника Анастасио Гарсия Сомосы, то ее мог бы произнести Иосиф Сталин, характеризуя своего «союзника» на южных рубежах СССР Амануллу-хана.

К 1927 году режим первого эмира Афганистана прогнил до основания и трещал по всем швам. Монарх, только что провозгласивший себя падишахом, проводил реформы, как это принято говорить в среде политических критиков, для проформы, но в реальности судьба страны его уже мало интересовала. Он правил для того, чтобы безнаказанно грабить страну. Аманулла-хан все чаще предавался веселью и кутежам, устраивал светские рауты, на которых блистал, пытаясь понравиться иностранцам, в первую очередь англичанам. И его старания не пропали даром — все чаще при его дворе стали появляться с различными подкупающими своей новизной предложениями полномочные посланцы Британской короны.

Формально падишах по-прежнему считался политиком просоветской ориентации, но в Москве к его заклинаниям о вечной дружбе с великим северным соседом уже давно относились с большим недоверием. Территория Северного Афганистана все это время использовалась как плацдарм для нападения на республики Советского Туркестана многочисленных и хорошо вооруженных басмаческих банд, инструктируемых и направляемых советниками, присылаемых сюда, на южные границы СССР, по распоряжению Даунинг-стрит.

В феврале 1924 года первое лейбористское правительство Великобритании во главе с премьер-министром Джеймсом Рамсеем Макдональдом установило с Советским Союзом дипломатические отношения, но уже осенью оно проиграло на парламентских выборах консерваторам, которые практически их свернули. Кабинет Стэнли Болдуина пытался взять реванш у Кремля именно в Афганистане и всецело вернуть эту страну в сферу британских геополитических интересов.

Так что появление загадочной фигуры Рагиб-бея в окружении выходящего из-под влияния Москвы Амануллы-хана было не случайным. Им контролировался каждый шаг эмира. Таким же событием, привлекшим к себе особое внимание придворной знати, стал практически одновременный с началом миссии Примакова в Афганистане приезд в Кабул капитана армии Его Королевского Величества в Британской Индии Джека Элиота Смоллетта. Капитан прибыл в столицу Афганистана с особым поручением. В задачу молодого офицера также входило постоянное пребывание подле эмира в качестве связника.

Вскоре два военных агента враждующих империй — буржуазной и социалистической — встретились на очередном ужине, который афганский правитель закатил в честь своего друга — премьер-министра Соединенного Королевства Стэнли Болдуина.

Их познакомил сам Аманулла. Эмир был уже навеселе и не собирался ни с кем вести умные разговоры. А он между двумя идейными противниками обещал быть именно таковым. Поэтому, представив двух своих соглядатаев друг другу, падишах поспешил удалиться в гущу праздных придворных, громко отрыгивающих от обилия яств на столах и говорящих всевозможные глупости.

— Город Чумы, не так ли, почтенный Рагиб-бей? — Смоллетт посчитал, что беседу лучше начать издалека.

На вопрос, прозвучавший по-английски, Рагиб-бей ответил по-русски:

— И, заварив пиры да балы, восславим царствие Чумы.

Капитан тут же перешел на довольно приличный русский язык.

— О! — с напускной искренностью удивился он. — Мистер Примаков, вы читали Джона Вильсона?

— Вы, я вижу, мистер Смоллетт, человек изрядно осведомленный, но здесь меня все знают как Рагиб-бея, поэтому обращайтесь лучше ко мне именно так, — вежливо, но жестко попросил Примаков. — А что касается цитаты, то это не ваш почти забытый потомками Вильсон, а почитаемый нами как народный символ Пушкин.

— Но мысль-то схожа с тем, что писал Вильсон, насколько мне помнится, несколько раньше.

— Не скрою, — согласился Рагиб-бей, — что наш великий поэт позаимствовал кое-что у вашего третьесортного драматурга, но в целом это его оригинальное сочинение.

— Суть от этого не меняется. — Смоллетт решил перевести разговор в несколько иную плоскость. Литературный диспут с советским посланником не входил в планы сотрудника Интеллидженс Сервис, и поэтому он продолжил:

— Афганистан на грани катастрофы. И чума, которую устроил этот глупец с усами и в эполетах, закатывающий пир, видите ли, в честь его друга Стэнли Болдуина, падет в конце концов на оба наших дома.

— А это уже, помнится, Шекспир, — вставил реплику Рагиб-бей, чтобы несколько остудить пафосный пыл своего собеседника.

— Правильно, уважаемый Рагиб-бей. Шекспир, только слегка перефразированный. Кашу, которую уже заварил здесь Аманулла, придется расхлебывать именно Англии и России. Так бывало уже здесь не раз.

Примаков пытался вновь уклониться от навязываемой темы, но Смоллетт гнул свою линию. Несмотря на свою молодость, а они с Рагиб-беем были почти ровесниками, британец был тертым калачом в дипломатических делах.