litbaza книги онлайнСовременная прозаКрысиный король - Дмитрий Стахов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 84
Перейти на страницу:

Володя говорил, что откажется от новой операции, говорил, что к пятидесятилетию работы в горячем цеху Ижорского завода ему была прислана медаль и талон на продуктовый заказ, несомненно — стараниями племянника Бориса, занявшего в Смольном важный кабинет. В заказе были гречка, печень трески, колбаса, зеленый горошек и ананас кружочками, в банке. В каждую нашу встречу Володя вспоминал, как воевал в Ижорском батальоне, вместе со своим отцом, таким же ополченцем. Он смотрел в потолок. Скашивал взгляд на меня, его бледные губы были покрыты кровавой корочкой. Он слово в слово повторял историю о том, как они побежали в атаку, как стоявшие против них испанцы выскочили из окопа и бросились к низкорослому березняку, а стоило доблестным воинам 72-го пулеметно-артиллерийского батальона — одни трехлинейки, какие там пулеметы и пушки! — перепрыгнуть через вражеский бруствер и с криком «ура!» начать преследовать врага, как им навстречу поднялись здоровенные, пьяные, вооруженные саперными лопатками и ножами норвежские эсэсовцы, и один из них, уклонившись от Володиного удара штыком, снес лопаткой голову его отцу.

Я ждал продолжения, но Володя молчал. Он должен был рассказать, как вторым выпадом все-таки вогнал штык в грудь норвежцу, как потом, держась за пропитанный кровью воротник, потащил к своим позициям отцовское тело, а голову нес в каске, словно порцию каши от полевой кухни к дому, тому самому, что теперь был разобран по бревнышкам ради расширения полосы отчуждения Октябрьской железной дороги, к дому, где, в двух километрах от передовой, в подвале сидели его жена, тетка Вера, со старшей дочерью, беременная дочерью младшей. Он носил кашу каждый день.

Во всей этой истории мне нравилась часть про тетку Веру, которая прожила в подвале больше года и по нескольким дореволюционным самоучителям выучила испанский и немецкий языки, а вот деталь про отрубленную голову в каске всегда казалась искусственной. Я знал, что Володя ничего не придумывал, у него, в отличие от меня и моей матери, которую он очень любил, было плохо с фантазией, он был всегда и во всем честен, он знал в жизни только работу, тяжелую заводскую работу, читал «Правду», разворачивая газету, неизменно повторял «Посмотрим, что пишут большевики!», но я, тем не менее, думал, что Володя все это сочинил, и думал так до того самого летнего дня, когда сидел у его железной кровати, а он лежал, такой худой, легкий, умирающий.

И вдруг Володя вспомнил Валю, наш с ней к нему приезд. Валя ему очень понравилась. Вернувшийся с завода Володя собирался тогда ужинать тушенкой с макаронами и кормить нас тем же, но Петр пустил нас в дом, Валя приготовила два салата — один из горошка с яйцом и жареным луком, второй из морской капусты, которую ни Володя, ни я терпеть не могли, а у Вали получилось очень вкусно, в холодильнике Валя нашла фарш, сделала котлетки, такие маленькие, которые плавали в масле и просто таяли во рту. Мы сидели за столом, Валя подавала, мы выпили по семьдесят грамм из граненых рюмок на низкой ножке, Валя пригубила, спросила — почему с нами не выпивает тот старик, что целился в нас из двустволки? — извинилась за то, что забыла его имя-отчество, и Володя сказал, что брат его, Петр, Петр Владимирович, давно спит в сарайчике, а пить ему нельзя — у Петра от водки по чердаку гуляет ветер.

Володя сказал это по-польски, ни я, ни Валя его не поняли, он повторил, перевел, сейчас я и не помню, как это звучит, мы выпили еще по семьдесят грамм, потом пили чай с крыжовенным вареньем со смородиновым листом. Володя говорил, что такое варенье очень любил Николашка, только не с чаем, а с коньяком, потом Валя поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж, Володя, словно она могла его услышать, дождался, пока Валя легла, и сказал, что Петр с 36-го года начал служить в НКВД, служил там до 40-го года, был вычищен как ежовский элемент, но не расстрелян, не посажен, работал водителем, проявлял героизм, ездил по ладожскому льду, вывозил детей из блокадного Ленинграда, потом был взят в НКВД вновь, назначен комендантом лагеря, был им почти десять лет, и если бы мой дед, дядя Петра Андрей не был расстрелян в 38-м, десять лет без права переписки, а получил бы в самом деле срок за свое эсеровское прошлое и настоящее, то мог вполне оказаться в том самом лагере, где комендантствовал племянник.

Володя спросил — помню ли я о том, что он мне рассказывал, когда уже было совсем темно и от проходивших мимо поездов дрожали стекла веранды.

— Нет, — ответил я. — Не помню.

— Конечно! — сказал Володя. — Конечно, не помнишь. Ты ждал того, чтобы подняться наверх, к своей Вале. Полночи вы там скрипели, кряхтели, стонали, мне спать не давали…

Он замолчал. По щеке сбежала маленькая, чистая слеза, в ней преломился луч из окна, слеза заиграла всеми красками радуги. С улицы доносились удары по мячу, чириканье воробьев. У соседей играла музыка: ты же помнишь, как все это было, Маргарита, окно открыто, ведь ты не забыла…

— Все теперь умерли, — сказал Володя. — Умерли или убиты. Или умирают… Давай-ка, пока сестра твоя не пришла, по семьдесят грамм, ты налей две рюмки, я пригублю, закусим крыжовенным, тем, что Николашка любил. Это хоть помнишь? Ну, то-то…

2

Катя позвонила в понедельник, на следующий день после того, как в Грозном взорвали трибуну, за день до того, как мать сообщила, что похороны Шихмана в четверг и она на похороны не пойдет. Катю, конечно же, я узнал. И в отжившем сердце. И все такое. Но спросил — какая такая Катя? Когда я окончательно уволился с дезстанции — вернулся туда после армии, а куда мог еще вернуться? там хотя бы меня ждали Гольц и его крысы, — Катя вышла замуж за научного сотрудника с претензиями, будущего миллионера, политика, вершителя судеб, и взяла его фамилию.

Катин муж учредил кооператив, собрал программистов. Программисты писали программы перестройки и ускорения. Катин муж попросил запустить Акеллу в подвал, в котором буйствовали крысы и где сидели программисты, был доволен результатом, открыл потом магазин, я вместе с предприимчивым приятелем поехал в маленький литовский городок, где шили джинсы, мы загрузили «Москвич»-«каблучок» под завязку, на обратном пути, уже в Смоленской области, ранним-ранним утром вылетели с трассы, бывший за рулем приятель погиб на месте, пришедшие к месту аварии пытались снять с его пальца перстень, поддельный, с фальшивым камнем, и тогда перстень забрали вместе с пальцем, а меня, вылетевшего через лобовое стекло, нашли в кювете гаишники, уже, кажется, днем. Люди вообще способны на все. Нет ничего такого, что бы было им не по плечу. Нет такого свинства. Джинсы, конечно, забрали тоже.

Катин муж позже говорил, что мы бы все равно прогорели — слишком высокое качество, высокая себестоимость, покупать надо там, где труд ничего не стоит, он бы взял джинсы в свой магазин, но только на реализацию. Говорил, что готов еще подождать — он давал деньги на покупку джинсов, аренду «каблучка», прочие расходы. Бубнил и бубнил. Откуда он знал про качество и себестоимость, если все джинсы из «каблучка» пропали? Катя, когда они развелись, рассказала, что он просил бандитов съездить и забрать джинсы. Те, которые отпилившие палец с перстнем еще не успели продать. Бандиты поехали, кого-то убили, стянули с убитого джинсы, у кого-то нашли еще две пары…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 84
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?