Миновали праздники, первый дождь оросил землю, распаханную к посеву. После Песаха сжал Фройке-Эфраим зерновые своего поля, связал в снопы и поехал к главному раввину просить разрешения взять в жены другую женщину, вдову одного из крестьян, который погиб полгода назад. Главный раввин колебался, сказал, что по букве закона это можно, но по букве милосердия следует подождать.

Услышав это, Фройке-Эфраим рассердился и закричал: «Букву милосердия оставьте мне, уважаемый рав. Сердце мое и так разбито».

И Фройке-Эфраим нашел себе другого раввина, в Яффо, который согласился повести их под хулу сразу же после того, как Белла-Яффа будет объявлена разведенной.

Вдова, женщина крепкая и веселая, по имени Ривка, привела свою долю наследства – пятнадцатилетнего подростка Аминадава, семьдесят дунамов зерновых, двадцать пять дунамов виноградников и миндаля, дом с пианино и коровник. Но без конюшни. Пару коней Ривка продала после смерти мужа, чтобы содержать дом и сына. А так как и белый конь Фройке-Эфраима исчез, как известно, было послано одно письмо в Париж барону Ротшильду, другое письмо в Одесский комитет поддержки еврейских поселенцев в Эрец-Исраэль, и в письмах было ясно объяснено, что невозможно обработать сто сорок дунамов зерновых без коней.

В те дни Нааман, первенец Фройке-Эфраима от первой жены, начал наигрывать на пианино, которое привезла в дом мачеха Ривка.

После того, как Фройке-Эфраим привел в свой дом жену Ривку, собрался комитет мошава на экстренное совещание, где метали громы и молнии. Особенно досталось раввину из Яффо, который разрешил женитьбу. Говорили, что он лицемер, ведь полгода назад запретил театральное представление евреев в Яффо, ибо нашел в Гмаре указания, что театры – это языческое действие поклонников звезд и знаков Зодиака. И если так, как же он мог дать разрешение человеку, жена которого исчезла неизвестно куда, жениться на вдове?

Честно говоря, мошавники всегда недолюбливали Беллу-Яффу. Можно даже сказать, что в сердцах ненавидели ее. Но люди ведь больше борются из принципа, чем из любви к ближнему, а ведь принцип – это, по сути, узаконенная ненависть.

Но перед голосованием решено было вызвать на совещание Фройку-Эфраима, чтобы сказал он что-либо в свою защиту.

И вот слова, которые сказал Фройке-Эфраим в неожиданном для него статусе:

– Уважаемые братья крестьяне, первым делом я хочу вам сообщить, что выступаю здесь от имени двух полей зерновых и двух участков виноградников и миндальных деревьев, так что у меня два голоса. Во-вторых, дорогие друзья мои, поймите, что не из любви к женщинам и не из похоти привел я новую жену в дом. Только освобождение земли стояло перед моими глазами. Можно ли смотреть на невспаханные поля, превращающиеся в пустыни, растить детей без женщины в доме, доить коров и заниматься кухней? Братья крестьяне, разве не землю обрабатывать прибыли мы в страну наших праотцов? Разве выращивание хлеба и плодов, труд на земле, не равны труду Творца? И кто я, чтобы оспорить решение раввина из Яффо? Крестьянин я, землепашец, идущий за плугом, а не знаток Торы. Прошу вас, братья, друзья сердечные, внемлите сердцами вашими и не измените нашей общей цели – высшему желанию оживить пустыни Эрец-Исраэль и вернуть всех скитальцев народа нашего домой, в землю, текущую молоком и медом. А Всевышний, восседающий в небе, будет глядеть на нас с высоты и судить, ибо Ему судить, а нам свое дело делать.

Так говорил Фройке-Эфраим в тот день, и крестьяне молча внимали каждому его слову.

В конце концов решили не голосовать, и если по случаю в мошаве окажется большой знаток Торы, обсудить с ним это дело. И Фройке-Эфраим обещал со своей стороны, если объявится Белла-Яффа, он с честью вернет ее в дом, а вторая жена Ривка, если решат раввины, останется на хозяйстве в доме, и никакого ущерба не будет части ее наследства.

Жизнь вернулась в свою колею, и настоящее ничем не отличалось от прошлого. Только Пастырь сердец наших знает, что Фройке-Эфраим не забыл Беллу-Яффу, по ночам видел ее во сне и обращал к ней слова мольбы и любви.

Примерно, полтора года спустя после этих событий в швейцарском городе Базеле состоялся первый Сионистский конгресс, и выступил там человек, в котором многие видели царя евреев, доктор Вениамин Зеев Теодор Герцль. И когда у Фройке-Эфраима и Ривки родился сын, дали ему имя Герцль. В день празднования брит-милы Фройке-Эфраим произнес речь. Секретарь комитета записал ее, и она была занесена в книгу записей мошава. И если книга эта не сгорела в дни поджогов, и если страницы ее не разлетелись в дни, когда арабы устроили погром в мошаве, и если не сгнила она под дождем, ибо турки не разрешили навести крышу над новым зданием комитета вместо сожженного, который был построен без разрешения, то речь эта сохранена в ней для будущих поколений.

Таковы были бурные события. Но изнутри текли потоки жизни, полной сытости и довольствия, какой достойны были жители мошава. Перемены вершились по временам года и сменам сельскохозяйственных работ, и если происходило нечто, нарушающее этот ритм, крестьяне с испугом обнаруживали, что не год прошел, а семь или десять. И тогда один говорил другому: «Видишь как, а? А я и не знал».

Так было, когда внезапно появилась сестра Фройке-Эфраима из своего мошава в Шароне верхом на муле, одна. Свалилась с животного, поднялась по деревянным ступеням веранды и упала на шею брату, тяжело дыша. Когда дыхание вернулось ей, присела за стол, похлебала чай из стакана, который принесла ей Ривка, и рассказала свою историю.

В конце прошлого лета муж ее был найден убитым штыком у новой плантации цитрусовых. В начале зимы умерли от лихорадки две ее дочери, и они были последними из выживших в мошаве, не считая маленького ее сына. Остались только старики, но затем начали умирать отцы и матери, старики, холостые, а в конце зимы умер и ее сын.

– Я не дала похоронить его, – сказал сестра Фройке-Эфраима, – до того, как решила свести счеты с Всевышним. Стояла у окна с ребенком на руках и говорила Ему: «Ну, сейчас ты радуешься?..» Он мне не ответил, ибо что Он мог сказать?.. Фройке, разреши мне остаться у тебя. Если не хочешь, выгони.

Слезы текли из глаз Фройке-Эфраима, а Ривка обняла сестру его за плечи и сказала ей:

– С нами будешь, наш дом – твой дом; но соболезнований выразить не могу. То, что сделал тебе Всевышний, выше нас.

Фройке-Эфраим ударил кулаком по столу так, что чай из стакан разлился по скатерти, встал и вышел. Только к вечеру вернулся, взял лицо сестры в свои руки и сказал:

– Он еще раскается в этом, о, как Он еще раскается.

Ручьи жизни снова вернулись в свои русла и русла времен года. Миндаль был выкорчеван, и участки пашни с мягкой землей засадили цитрусовыми, дающими апельсины, лимоны и этроги к Суккоту. И когда пошел товар, и корабли повезли в страны Европы апельсины, купил Фройке-Эфраим еще земли и засадил их цитрусовыми деревьями. В тот год создан был Союз владельцев цитрусовых плантаций в Эрец-Исраэль, и Фройке-Эфраим был избран его президентом.