Отсалютовав капитану, Эймос отправился к своим людям. Внутри у него все кипело. Что поделать, но по уставу он не может не выполнить приказ, даже если это будет стоить жизни не одному десятку людей…

– Ну как, лейтенант? – спросил его Вашингтон. Эймос с видом обреченного повторил ему слова капитана Кэрролла.

Опасения Эймоса вскоре подтвердились – большую часть преследуемых, как оказалось, действительно составляли жен-тины и дети. Их было около пятидесяти человек – и лишь дюжина взрослых мужчин, возглавляемых Нана, зятем Викторио.

Вечером 5 апреля отряд Кэрролла разбил лагерь в ущелье Малпэйз, на берегу ручейка. Вода в нем казалась такой чистой, прохладной, манящей, что никто не мог удержаться от искушения напиться. Однако наутро у половины людей и почти у всех лошадей вдруг разболелись животы.

Вода наверняка содержит частицы гипса, – с видом знатока объявил Джордан, мысленно отметив, что сам он, к счастью, пил не из ручья, а из своей фляжки. – А эта штука действует на желудок не хуже любого слабительного…

Капрал Вашингтон чувствовал себя очень плохо.

– Я умираю, капитан! – простонал он слабым голосом.

– Тебе это только кажется, приятель! – старался приободрить его Джордан. – Ты не умрешь.

Сначала Джордана несли на простынях, связанных так, что получилось нечто вроде носилок, затем, когда отряд вошел в горы, Кэрролл приказал ему сесть на лошадь, как все.

Теперь Кэрролл отдал приказ сниматься с места и идти в горы искать другой родник, который обнаружил в прошлом году, будучи в разведке. Уж тот был проверенным…

Место было найдено. Но родник иссяк – ни капли… Отряд решил двигаться на север, в каньон Мемтрилло – уж там-то воды вдоволь…

В шесть вечера, совершенно изможденные, солдаты подошли наконец к каньону Мемтрилло. Но злой рок, похоже, преследовал их весь этот день. На дне каньона, притаившись, отряд ждали индейцы…

Спуститься в низину Хембрилло можно было лишь одним путем – с запада, по ущелью длиной в три мили, такому узкому, что идти приходилось по одному, В некоторых местах лошади едва протискивались между скал.

Наконец все преграды были позади. В низине, рядом с живительным родником, раскинулась небольшая тенистая рощица. Именно здесь отряд решил расположиться на ночь. Все устали до крайней степени и едва держались на ногах, однако просто повалиться спать на голую землю было небезопасно, потому решили из больших камней построить некое подобие укрепления.

Работа продолжалась полночи, затем все улеглись отдыхать, но Эймос Уэтерби, поднявшись на небольшой холмик, до рассвета осматривал окрестность. К утру туман постепенно рассеялся и взгляду открылась величественная картина – долина, окруженная пиками неприступных скал и причудливо изрезанная оврагами.

Кто-то вдруг тронул Эймоса за рукав, и негр обернулся. У человека, стоявшего рядом, был взволнованный вид.

– Мне припоминается, – неуверенно проговорил подошедший, – что когда-то я уже был в этих краях и именно здесь был лагерь Викторио…

– Лагерь Викторио? – эхом отозвался Эймос и уже в следующее мгновение буквально кубарем скатился с пригорки – надо как можно скорее предупредить капитана… Но было уже поздно – в одно мгновение тишина вокруг и взорвалась от ружейных выстрелов, громовым раскатом отзывавшихся в горах.

Лежа в засаде с винтовкой, Эймос пристальным, немигающим взглядом смотрел на, казалось бы, ничем не примечательную скалу напротив. Ночной мрак медленно рассеивался, и на скале проступало какое-то изображение…

– Смотри! – Эймос толкнул вдруг в бок капрала Вашингтона, лежавшего рядом. – Видишь рисунок?

Огромный, почти в десять футов высотой, индеец во главе отряда воинов, которые были поменьше ростом, шел и атаку на караван фургонов. Между воинами и караваном вырисовывалась странная фигура, словно окруженная аурой спета. При всей своей примитивности наскальный рисунок был поразительно красив.

– Ты с ума сошел! – фыркнул Вашингтон. – Мы окружены индейцами, они, поди, мечтают о наших скальпах – я не уверен, что наши у них ценятся дешевле, чем скальпы белых. – Капрал провел рукой по своим кудрявым, коротки стриженным полосам. – А ты не придумал ничего лучшего, кик пялиться на какую-то индейскую мазню… Извини, лейтенант, – пробормотал Вашингтон через минуту – до него лишь сейчас дошло, что разговаривать в таком тоне со старшим по званию непозволительно.

Эймос промолчал, лишь слегка скривив рот. Не то чтобы он боялся смерти меньше Вашингтона – в конце концов, он такой же человек, из плоти и крови, как и всякий другой, – но раз делать пока все равно нечего, то почему бы не полюбоваться чем-то более симпатичным, чем тучи оводов над головой. День еще только начинался, а от этих надоедливых и зловредных тварей уже не было никакого спасения.

– Ты предлагаешь заняться чем-нибудь другим? – спросил он капрала. – И чем же, скажи на милость? Палить со скуки по этим скалам? Не лучше ли приберечь патроны для индейцев?

Эймос принялся снова разглядывать рисунок – и вдруг обнаружил, что он был нанесен прямо поверх другого, более древнего, который изображал две схематичные, «палочные», человеческие фигуры в юбках в окружении таких же фигур меньшего размера, солнечных и лунных знаков, змей и геометрического орнамента, – похожие мотивы Эймос видел на утвари апачей, когда ему случалось бывать в заброшенных индейских деревнях. Было и еще одно изображение, едва различимое… Эймос напряг зрение. Кажется, это похоже на извергающийся вулкан…

– Все пялишься на эту мазню? – проворчал Вашингтон. – И что же ты надеешься в ней высмотреть? Уж не думаешь ли ты, что это карта, которая поможет нам выбраться отсюда?

Эймос ничего не ответил и погрузился в задумчивость. Предположение напарника, хотя и высказанное с иронией, могло оказаться не лишенным смысла. Может быть, рисунок и впрямь является неким подобием карты? Если, скажем, светящаяся фигура в центре – низина, а исходящие от нее лучи – выводящие из низины ущелья? Впрочем, вероятно, это всего лишь плод его разыгравшегося воображения, попытка найти решение в безнадежной ситуации.

Индейцы наконец были отброшены в горы, но никто не знал, насколько далеко. Лейтенант Уэтерби был в числе троих посланных для прочесывания окрестностей через три дня после атаки.

Лошадь Эймоса медленно пробиралась едва приметной тропой, петлявшей между камнями по выжженной траве.

Ни ветерка, ни облачка… Небо и земля казались раскаленными, словно две гигантских сковороды. Сам воздух словно плавился от нестерпимой жары. Оводы словно ошалели от зноя и жалили нестерпимо больно, и Эймос был весь в укусах. Сняв шейный платок, он вытер пот, градом катившийся со лба, и, приметив плоский камень, решил присесть отдохнуть.

Эймос сидел на камне, глядя на островерхую скалу, темной иглой уходящую в синее небо. Вокруг – ни звука, лишь время от времени позвякивала сбруя коня, пытавшегося выискать себе корм среди чахлой растительности.