А еще очень сильно раздражал журнал. Прошел уже почти месяц с начала учебного года, а Настя его толком так и не заполнила. Тоже все тянула и тянула… Вот сегодня притащила талмуд домой, несмотря на строжайший запрет директора, надеялась хотя бы начать вносить списки детей и темы уроков, да какое там… С Машкой не то что заполнить что-нибудь серьезное, с ней даже записку сестре написать невозможно — тут же отнимет ручку, бумажку и со словами: «Я сама буду писать» изорвет листок в мелкие клочья, изрисует обои, обивку мебели и саму себя в доступном для ее хулиганских ручек радиусе действия.

Настя сварила себе кофе и побрела к письменному столу. Пить на ночь этот вроде бы бодрящий и тонизирующий напиток она не боялась. Спать хотелось так чудовищно, что выпей Настя хоть пять чашек подряд — даже тогда достаточно ей только положить голову на подушку, как долгожданный сон получал ее всю полностью в свое безграничное пользование. Правда, ненадолго — часов на шесть. Это в лучшем случае. А в худшем…

Не высыпалась Настя хронически. И почему так получалось? Вроде ни семьи, ни детей… Свободная женщина. Ромка — не в счет. А Машка?.. Машка — она родная, конечно, и очень-очень любимая, но не своя все-таки… Об этом Насте постоянно напоминали заботливые родственники, так что она и не забывала никогда. Не забывала: Машка — чужой ребенок.

А сколько Настя тратит своего времени и сил на этого не своего ребенка, никто почему-то не считал. Ольга с присущей ей беспардонностью заявляла:

— Насть, я завтра после работы собралась к подружке на посиделки. Надоело все до чертиков. Хоть расслаблюсь. Ты Манюню заберешь, ладно?

Под словом «заберешь» подразумевалось, что за Машкой нужно сходить в садик к пяти часам, а лучше — к четырем, чтобы воспитатели не злились и чтобы Машка не осталась последней и не таращилась тоскливо на дверь, опасаясь, что ее бросили. Потом следовала обычная вечерняя программа: погулять с ней, покормить, искупать и уложить спать. С посиделок Ольга возвращалась обычно поздно. Да и зачем возвращаться раньше, чем Машка уснет? Тогда ведь придется выслушивать вечерние концерты на тему «пить — писать — поговорить». Гораздо удобнее приехать, когда все уже закончено, и спокойно завалиться спать. Это Настя понимала. И Ольгу не осуждала. Чтобы простить, ведь надо только понять. Настя и понимала. И почти не осуждала. Уставала просто… А так… Да нет, никого она не осуждает! Спать просто очень хочется…

Ольга выжидающе смотрела на Настю.

— Так заберешь? А? Я так оторваться хочу! Насть, ты приди лучше к четырем, а то опять там эти курицы кудахтали, что я самая последняя все время. Как конфеты у меня брать, так это они всегда пожалуйста, а как пятнадцать минут подождать — сразу морда кирпичом! Мерзавки! Все, как одна, — лохушки иногородние, а гонору!

Настя вздыхала и пыталась сохранить доброжелательное выражение на лице. Отказывать сестре она не умела. Да и Машку любила. Только было почему-то обидно, что с ее личной жизнью никто не считается. Почему в ее безотказности никто не сомневается? Почему Ольга даже не спросит никогда, свободна ли сегодня Настя. Вдруг у нее свидание? Или еще какие-нибудь планы? Хотя какое свидание и какие планы могут быть у синего чулка? Да никаких! И личной жизни тоже никакой быть не может! Поэтому Настей можно пользоваться сколько угодно и когда угодно, а вернее, когда удобно Ольге и ее семье, и совершенно все равно — удобно ли это Насте.

И Настя покорно кивала головой:

— Заберу, конечно.

— Насть, дашь мне свой свитер? Тот, который ты связала, — голубой? Надо баб моих добить — пусть завидуют.

В Ольгином вопросе, по сути, и вопроса-то не было. Было утверждение. И отказать ей Настя не могла, хотя свитер было жалко. Она связала его пару недель назад и надевала всего один раз. А Ольга, помимо своей способности обливаться и сажать неотстирывающиеся пятна, еще и по комплекции была, мягко говоря, крупнее, и вязаные вещи растягивались на ее могучей груди так, что Настя потом смотрелась в них, как будто бы она была не девушкой из плоти и крови, а пластмассовой вешалкой в магазине.

И почему она такая? Почему не может сказать «нет»?! Все обидеть кого-то боится… Что о ней подумают… Да как же это можно отказать, Ольга же устала, отдохнуть хочет… У нее же такая работа утомительная — целый день сидеть в отделе статистики и перебирать бумажки — действительно нелегко. Надорваться можно! Особенно если вставать со стула только для того, чтобы пробежаться по ближайшим магазинам…

А про нее, Настю, почему-то никто не думает… У нее и рабочий день короткий! Лафа! От чего ей уставать-то? От двух-трех десятков стоящих на головах учеников, за каждого из которых Настя несет ответственность? Ерунда какая! Одинокая перезрелая училка! Пусть радуется, что она кому-то вообще нужна.

Что-то сегодня день не задался… Лезет всякая ерунда в голову! И зачем обо всем этом думать, если поменять хоть что-то она все равно никогда не решится? Какой смысл изводить себя? Никакого!

Настя шмыгнула носом и открыла первую тетрадь. Надежду заполнить сегодня журнал пришлось безжалостно растоптать ногами. Хватило бы сил хоть тетради проверить…

Настя хлебнула кофе и посмотрела на часы, прикидывая, сколько времени займет работа и сколько останется на сон. Получалось опять меньше шести часов. Значит, завтра во второй половине дня опять страшно захочется спать…

И бабушка с дачи возвращается…

Настя достала половинку шоколадки, которую приберегла на утро — к завтраку, — и отломила большой кусок. Посмотрела на него, посмотрела на то, что осталось, подумала немного и решила, что съест сейчас все, а позавтракает чем-нибудь другим… У нее оставалась еще целая пачка кукурузных хлопьев. Если, конечно, Стасик ее не съел… Идти и смотреть было лень… Съел — значит съел… На здоровье!

Жаль, что у нас такие холодные зимы и Светлана Федоровна не может жить в своей деревне круглый год… Стыдно, конечно, так думать о родной бабушке… Стыдно и противно… Только спать в одной комнате с Машкой тоже не очень-то хочется. Машка, конечно, прелесть, но все-таки иногда возникает нескромное желание почитать перед сном… Да и просто побыть одной — это так замечательно…

И почему, когда родилась Машка, все дружно решили, что ее кроватку нужно поставить в Настиной комнате? И почему Настя, ошарашенная напором родственников и их наглостью, не смогла сказать «нет»? Да потому, что она — рохля! Вот почему! И именно поэтому Ольга со своим Стасиком могут хоть всю ночь не спать и даже гостей принимать, именно поэтому Светлана Федоровна смотрит до утра телевизор. И что она там в три часа ночи только находит? Эротику, как пить дать! С нее станется! И именно поэтому Настя в десять часов вечера должна или, прокравшись на цыпочках мимо Машкиной кровати, тихонечко улечься и тут же уснуть, чтобы не разбудить девочку, или сидеть в гостиной и мозолить всем глаза своим присутствием и любоваться на Стасика, дефилирующего туда-сюда почему-то всегда в трусах.

Эти трусы бесили Настю до невозможности. Она смущалась, но делала вид, что ей все равно, и тихо злилась. Ей почему-то казалось, что Стасик делает это специально. Специально для нее — Насти. Чтобы подразнить и показать ей, кто в доме хозяин. Настя вообще-то и не претендовала на такое высокое звание и место свое знала — то, которое ниже плинтуса, но Стасик все же постоянно ей об этом напоминал.