мной мужской триумвират школы — вот собственно и весь наш коллектив. Школа расположена в новом микрорайоне города с гордым номером «7». Ну как новом… относительно — построен он лет 8-10 назад и состоит чуть менее, чем целиком, из стандартных четырёхподъездных хрущоб, элегантно выстроенных в каре и квадраты. О, а это англичанка Соня мне навстречу попалась.

— Антон Палыч, — жалобным тоном обратилась она ко мне, — меня тут директриса подписала на какое-то непонятное мероприятие завтра…

— Не волнуйтесь, Софья Ивановна, — бесит меня что тут всех надо по отчеству, но ничего не попишешь, дресс-код такой, — а лучше приходите к директору в пять часов, там всё и обговорим.

— Так я на вас надеюсь, Антон Палыч?

— Конечно, — улыбнулся я, — надежды, они не только юношей, но и девушек питают, как сказал товарищ Ломоносов.

Соня покраснела, но ничего отвечать не стала, а вместо этого быстро скрылась за поворотом — там у нас лингафонный кабинет значился. К слову от лингафонности в этом кабинете одно название, никакой техники, помогающей подрастающему поколению изучать иностранные языки у нас отродясь не было… ну стоят там на столах непонятные коробочки с гнездами для наушников, только ни к чему они не подсоединены, да и магнитофонов там никаких нет. Так что всё по старинке, всё с голоса.

А у меня сейчас урок геометрии в восьмом Б, это вот сюда, второй этаж прямо напротив пионерской комнаты. Звонок как раз звенит, заходим и осматриваемся.

Восьмой Б и Алла

Восьмой-Б

— Здравствуйте, ребята, — громко сказал я, проходя к столу.

— Здрасть… — на разные голоса ответили ребята.

Этот класс попроще, конечно, чем десятый, где Алла и Половинкин, но ненамного. И есть у него одна неприятная особенность — на последней парте по центру сидит двоечник и балбес Вася Дубин, который ненавидит меня, как… ну я не знаю, как Сальери Моцарта что ли. В категориях 21 века его бы назвали моим персональным хейтером. Ну и делает он всё, чтобы усложнить мне жизнь — вот и сейчас не встал, как остальные, приветствовать учителя, а продолжил сидеть, развалясь и выставив длинные ноги в проход. Да и хрен бы на тебя положить, Вася, подумал я, открывая журнал.

— Ну что, друзья мои, начнём что ли? — обратился я персонально к Анечке Сойкиной, отличнице и старосте. — Кого нет в классе?

— Все здесь, Антон Палыч, — встала она, — все тридцать семь человек.

Да, классы у нас большие, до сорока человек доходят, а букв в каждом потоке не А-Б и не А-Б-В, а даже и до Д случается — в жизнь вступает поколение детей, родители которых появились на свет в тридцатые годы. Тогда был взлёт рождаемости, в эти туманные тридцатые.

— Давайте проверим, как вы справились с домашним заданием, — и я углубился в журнал.

Знаю, что никому неохота к доске идти, сам таким был, но ничего не поделаешь, правила в жизни соблюдать надо… Сойкину бы вызвать, она всё оттарабанит за пару минут, да я её вчера вызывал. А Дубина ну его в задницу, дубину такую, он мало того, что ничего не знает, так ещё и выкинет какое-нибудь коленце у доски. Так что пусть это будет Ванечка Красногоров, твёрдый троечник и парнишка без единой отличительной особенности, весь средний какой-то.

— Красногоров, — провозгласил я, класс коллективно вздохнул с облегчением, а Ванечка с отчаянием. — Иди к доске, покажи свои знания.

Тот обречённо поплёлся, куда было сказано.

— Что было задано на дом? — спросил я.

— Так эта… — попытался потянуть время он, — про векторы чего-то… равенство и сложение…

— Правильно, — сверился я с журналом, — скажи нам, при каких условиях два вектора будут равны, и я тебя сразу отпущу.

Экая и мекая, Ванечка через пять минут сумел таки сформулировать теорему о равенстве векторов, и я сразу отправил его на своё место, занеся в журнал заслуженный трояк.

— Ладно, больше я спрашивать вас ничего не буду, а лучше запишите-ка новую тему — координаты векторов и их применение при решении различных задач.

Все дружно заскрипели руками, один только Дубин на задней парте не пошевелился.

— Дубин, — сказал я ему, — а ты чего сидишь, как роза майская? Писать нечем?

— Ручка у меня есть, Антон Палыч, — отозвался он, убрав, впрочем, ноги из прохода, — мне другое неясно…

— И что же тебе неясно — поделись с товарищами, — поднял я брошенную им перчатку — ясно же, что сейчас гадость какую-нибудь скажет, но и заметать мусор под ковер неправильно.

— Зачем нам эти векторы нужны, непонятно, — продолжил он уже с некоторым нажимом, — да и вся эта геометрия тоже. В жизни-то оно хоть раз пригодится?

— О жизни, значит, решил поговорить? — сказал я, — а что ты, собственно понимаешь в этой жизни?

— Да уж побольше, чем вы, — с вызовом ответил Дубин и опять выставил свои ноги в проход. — В институтах учиться я не собираюсь, а собираюсь стать рабочим классом и зашибать вдвое больше денег.

— Всё сказал? — с неприязнью отвечал я.

— В общих чертах да, — выдал он неожиданно умную фразу.

— Ну хорошо, давай поговорим о жизни, — согласился я, — ребятам, наверно, это тоже интересно, да?

Ребята дружно загудели в том смысле, что да, сильно интересно.

— Вот смотри, Дубин, родители у тебя кто?

— Будто не знаете, — вызверился тот, — рабочие с нашего Завода.

— И какие у них интересы, у родителей твоих?

— Будто не знаете, — повторил, как заевшая пластинка, Дубин, — у папаши нажраться и забить домино во дворе, а у матери закрутить сто банок огурцов на зиму, а потом перемывать кости знакомым с соседями.

— И ты что, точно хочешь повторить их путь?

— А что плохого-то в этом?

— Плохого ничего, но и хорошего немного. Советская власть даёт вам уникальный шанс стать практически кем угодно, вплоть до министра и космонавта…

— Не, в космонавты я не гожусь, — перебил меня Дубин, — ростом слишком большой, а я слышал, туда выше 170 см не берут.

— Ну ладно, от министра до народного артиста, в артисты с твоим