Не то чтобы Садюкин был так добр и не мог себе позволить лишить курсантов завтрака, назначив в качестве наказания дополнительные занятия. Нет.

Просто маниакальная страсть Фрола Петровича к здоровому образу жизни не позволяла ему нарушить режим дня и задержать хотя бы на несколько минут прием пищи. Скрипнув зубами вторично, Садюкин пообещал отложить назревший разговор, но не забыть о нем и рванул в столовую быстрее курсантов.

* * *

Улица моментально опустела. Ранний час. Еще не повысыпали спешащие на работу добропорядочные граждане, уже уснули граждане (и гражданки) недобрые и непорядочные. Рассвет в пустынном городе, не обремененном пока ежедневной суетой, казался идиллией. Только бесчувственное тело продолжало притворяться покойником и портить картину, привлекая к себе пристальное внимание мух. И не только их.

Лишь только курсанты и Садюкин удалились в столовую, от упорядоченной группы тополей, произраставших по другую сторону дороги, отделилась невысокая фигура. Темно-зеленое спортивное трико и олимпийка, сшитые на фабрике «Красный партизан» в счастливые времена застоя, позволяли фигуре почти полностью сливаться с бледным подобием природы в городском варианте. Именно поэтому никто из участников «разыгравшейся трагедии» не заметил маленького старичка, поблескивавшего стеклами бинокля среди зеленых ветвей. Старичок, предварительно оглядевшись по сторонам, трусцой перебежал дорогу и склонился над телом.

– Угу, – глубокомысленно сделал он заключение и записал что-то в защитного цвета блокнот.

Спрятав блокнот в нагрудный карман, он развернулся на сто восемьдесят градусов и, изображая озабоченного здоровьем пенсионера, потрусил в противоположную от школы милиции сторону.

Что может быть лучше столовой в жизни курсанта? А ничего. Увольнительные или самоволки, конечно, это тоже неплохо, но только в том случае, когда в желудке не пусто. А после утренней зарядки с ревностно исполняющим свой долг Садюкиным столовая вообще кажется домом родным.

В это утро дом родной встретил курсантов запахом перловки и какао.

Тетя Клава, стоящая в столовой на раздаче, сегодня была доброй и накладывала порции почти в соответствии с нормой. Над ее головой, а точнее над окошком, словно нимб, полукругом красовалась надпись: «Здоровое питание – основа успешной работы». Судя по тому, какую пищу выдавали из этого окошка, можно сказать: кто-то сильно не хотел, чтобы будущие милиционеры вообще могли работать. Пышная желтая заколка-бант на самой макушке довершала ощущение ореола над головой женщины и смешила каждого подходящего к окошку.

Сдобная тетя Клава, неровно дыша, шлепнула Зубоскалину порцию побольше и изобразила на лице улыбку Джоконды. Как же он похож на ее Агафона в молодости. Те же глаза, те же волосы, те же уши врастопырку... И шутить так же любил. Вот так десять лет назад шутя признался в любви, с задором запланировал Миньку, а потом весело уехал. Сказал, что про любовь – это он пошутил. А она, Клавка, души в нем не чаяла. Кстати, почему не чаяла? И сейчас вот же млеет при виде молоденького курсанта, своего-то вспоминая.

– Тетя Клава, побольше перловки, если можно, – вкрадчиво попросил Дирол. Он давно уже заметил слабость женщины по отношению к себе и бесстыдно ею пользовался, выпрашивая у безотказной поварихи лишнюю порцию и порою – неслыханное дело! – дополнительный кусок масла.

– Конечно, голубь. Что ж мне, чужого добра жалко?

Она опустила большой медный половник в стоящий рядом бачок, поводила им по дну, собирая самое вкусное, и вывалила в тарелку Зубоскалина столько мяса, что Ганга, стоящий в очереди вторым, шумно сглотнул.

Дирол просиял улыбкой и вдруг с головой залез в открытое окошко.

– А масло сегодня есть, тетя Клав? – полушепотом спросил он.

– Найти-т можно, – засмущавшись, ответила повариха.

Она раздобыла откуда-то из своих закромов желтый, промасленный сверток, быстро развернула его и отделила ножом от общего куска солидную часть.

– Спасибо, тетя Клав. Я вам говорил, что вы сегодня особенно выглядите?

– Нет, – покраснев, смутилась тетя Клава.

– Не иначе как забыл. Этот бант...

И на этой многозначительной ноте Зубоскалин удалился за столик. Голодные глаза Ганги с завистью проводили его взглядом, не забыв заглянуть в тарелку товарища. Ганге тоже так хотелось. Чем он хуже какого-то там Дирола? Федор окинул себя взглядом, решил, что не хуже, и просунул голову с плечами заодно, для верности, в окошко.

Текст, что говорил Санек, он приблизительно помнил, а потому решил ограничиться кратким пересказом.

– Тетя Клава, замечательный у вас бантик.

Повариха шлепнула кашу в тарелку, проворчав: «Сама знаю», – и крикнула:

– Следующий.

Федор отвалил от окошка. За столом он сел рядом с Диролом, который со смаком поедал продукцию тети Клавы.

– Как это у тебя получается?

– Что? – не понял Зубоскалин.

– Ну, – Федор кивнул по направлению к тарелке, – это.

– А-а, – догадался Санек и ложкой зацепил солидную порцию, развивая и без того чрезмерно разросшуюся зависть в сокурснике. – Тут целая политика. – Дирол неопределенно повел бровью. – Спас я ее как-то.

– Хорош заливать, – не поверил Ганга.

– Ну, может быть, и не спас, но на ее глазах произвел задержание.

Дирол многозначительно замолчал, демонстративно увлекшись перловкой. Федор посматривал на него, не зная, верить или нет.

– Что ты смотришь на меня, как монах на святой образ? – не выдержал пристального взгляда Зубоскалин и отодвинул тарелку. – Было как-то. Увольнительная у меня была, и я поздно вечером возвращался в общагу. А тут смотрю, тетя Клава с работы чешет по другой стороне улицы. И прямо навстречу ей тинейджеры обколотые. Много их было, как тараканов. Давай приставать.

– К поварихе, что ли?

Ганга удивленно взглянул в розовощекое недовольное лицо, торчащее из окошка и всеми своими тремя подбородками опирающееся на пухлые, короткие ручки. Желтый бантик, затерявшийся среди нагромождения, изображающего прическу, придавал образу поварихи особенную неповторимость.

Либо тинейджеры сильно обколоты были, либо Дирол ездит по Федоровым ушам, не нажимая на тормоза. Зубоскалин тоже бросил взгляд на тетю Клаву и понял, что загнул.

– Сумки они у нее отнять хотели. С продуктами.

– А-а, – понимающе протянул Ганга и в который раз сглотнул слюну. – И ты их задержал?

– А то! Я же в форме был.

Последняя фраза внушила Федору доверие. В почти магическое воздействие формы на окружающих он верил еще со времен школы. Тогда, в пятом классе, он неправильно перешел улицу, на красный, и невесть откуда появившийся милиционер больно оттрепал его за ухо. С тех пор, завидев человека в форме, Ганга замечал непонятный трепет в сердце и чувствовал, как его коричневые уши наливались красной краской, отчего цвет получался совершенно невообразимый.