Так ведь и то, и другое! Проще всего юному искателю зарплаты устроиться в редакции курьером. Но и редакция черпает кадры – именно из среды курьеров. Кто не выдерживает газетной лямки-гонки, - уходит. Кто выдерживает и остаётся в газете, - может делать карьеру. Вплоть до… замответсека. А то и выше, но по той же стезе.

Да что за «стезя» такая? Что этот «сек» означает? Какую содержательную сферу?

Вовсе не содержательную. А - координационную. Согласование. Сведение концов. Порядок исполнения. Доведение заданий до исполнителей. Контроль. График… Что там ещё? Разноска, рассылка… но это уже курьеры. Или: ещё курьеры.

Так курьеры – это и есть ответ на вопрос о содержании работы. Распасовка информации. Сопряжение уровней: где силы высшие (главный редактор), где низшие (потребители), и как сопрячь, скрутить, раскрутить.

Неисправимые идеалисты начнут докапываться до «содержания»: где там комсомолия, где богомолия? И доложат, что в «содержании» работы главенствуют экономика и политика, плюс криминал. Но политика, как известно, есть та же экономика, только концентрированная, а криминал – минус, непостижимым образом дающий плюс. Выпрыгивая из этой непостижимости, неисправимые идеалисты вопят: где культура?! Их подымают насмех. Вписываясь в конкурентную стилистику, они придумывают что-то вроде «Поединка поэтов». Их встречают глумливым славословием. И правильно: даже в сугубо лирической сфере победителям конкурсов ничего не светит, кроме приза, премии… то есть некоторой суммы денег. Возможно, сумму перешлют с курьером.

Перед нами великолепная разработка «темы труда» в ситуации, где у «труда» остаются только количественные измерения (кому сколько), а на месте сверхзадач, мотивировок и прочих идейных мерихлюндий зияет пустота. Полость. Воронка от взорванных иллюзий. Могила, где схоронены химеры коммунизма, большевизма и прочих тотальностей проклятого ХХ века.

Там же схоронена и такая химера, как любовь.

Да какая любовь, когда всё за деньги?

Как всё?! А спасительная двуполая природа человека? То есть биология! Её в счета и суммы как вгонишь. Тут мистика, тайна…

Так чем таинственнее вопросы, тем проще ответы.

«Наташка… научилась получать от близости с противоположным полом физиологическое удовольствие и пользовалась этим умением на всю катушку… С её «девочковой» внешностью она привлекала к себе этих потомков обезьян играючи».

Общаясь с такими жрицами любви, потомки обезьян, так же играючи, объясняют свой образ жизни тем, что в их партнёршах «сидит ген патологической неверности».

Ну, а раз сидит ген, то о «супружеских обязанностях» лучше не думать – всё равно не получится исполнять их «в должном объёме». И вообще не стоит «доводить дело до брака». Лучше искать подругу без таких осложняющих дело намерений.

Однако все действующие лица романа, открывающегося главой «Кровь и сперма» и венчающегося главой «Конец, он же начало», - непрерывно ищут и стремительно меняют партнёров они, как сказали бы теперь, «парятся» от лихорадочных влюблённостей, каждая из которых кончается, едва начавшись. И так по кругу. Вернее, по хаосу кругов.

Эта дурная бесконечность оборачивается единственно-логичным финалом: манией конца в любом начале. В воздухе висит гипноз суицида. Привычная готовность переломного времени: кончить эту карусель. Исчезнуть. И исчезают из круговерти встречь-невстречь… так незаметно, и друг друга не ищут, а если находят (когда суицид по каким-нибудь причинам не состоялся), то без особой тревоги отпускают друга-приятеля или подругу-приятельницу (как теперь говорят? «бой-френда? гёл-френда?») в вольную гульбу, а может, и на тот свет… без уверенности в новой встрече.

В нашем русском окоёме это братание с небытием окрашивается в тона элегически-сентиментальные: тут и привидения всегда рядом, и спрос на привидения неистощим…

В Америке, кстати, всё делается проще и результативнее. Надо ведь зачем-то Оглоедову, который никак не может понять, нужна ли ему Наташка, а если нужна, то в какой роли, ведь понадобилось же этому бесконвойному журналюге зафиксировать в своём сознании американский эпизод, который я приведу ради того, что он замечательно рельефен по письму и замечательно же эффектен по читательскому воздействию.

«Старик поехал по делам в город. На автостоянке он увидел, как к белой женщине пристает здоровенный негр. Приставив к затылку негра пистолет, старик отвел его от женщины и оставил. А когда возвращался к своей машине, получил уже по своему затылку бейсбольной битой. После похорон Брюс занял у вдовы старика денег на билет и улетел в Москву».

Конечно, нам, русским, до такой американской деловитости далеко. Но готовность к тому, что жизнь в любой момент оборвётся, кончится, вернётся в небыть (от которой она не так уж сильно отличается) – эта готовность перейти из жизни в смерть настолько изначальна и окончательна, что вопрос только в том, ещё не… или уже не…

Только одна деталь зачем-то привносится в это нынешнее некрофильство из прошлых времён: где-нибудь «рядом» лежит записочка с заклинанием, смысл которого парадоксально оживляется в юридическую эпоху: «прошу не винить»…

Но тут что-то происходит с видавшим виды Оглоедовым. Что-то там, в глубине его старательно-оглоедского существа сохраняется такое, что не влезает в пусто-вольную реальность, где можно гулять, не страшась обвинений, что-то «из другой оперы», из другой эпохи, из другой реальности.

Увидев на Наташкином столике (рядом с початой бутылкой водки, серебряным стаканчиком и пепельницей с окурками её любимых сигарет) эту самую записочку, - он срывается с места, находит в ванной её тело, тащит из воды… Уловив, что она ещё дышит, кидается в кухню, хватает вафельное полотенце и заматывает еле видный порез на её запястье… Звонит в «скорую»… спрашивает, что ему делать, пока они придут… Трясущимися руками меняет полотенце на бинт… И понимает… нет, не понимает, а ощущает всем существом, что если он вытащит из небытия эту женщину… именно эту, единственно эту во всём пустом от шатающихся толп мире… эту единственную на всю жизнь - то и его существование обретёт совершенно другой смысл… и он осознает, наконец, суть основ…

Чтобы эту суть высветлить, придётся обойтись без слов. Ибо это совсем другая история.

Почти все события, описанные в романе, вымышлены автором. Некоторые совпадения с реальными фактами или персонами являются случайными, иначе говоря - непреднамеренными. Эти совпадения являются приметами описываемого времени, а из песни, как говорится, слов не выкинешь. Орфография и пунктуация, кстати, авторские, а неприличные слова - народные.

- Да он ебет их прямо в своем кабинете… - сказала Наташка, прикуривая очередную сигарету.

- Ната-аш, - заканючила замухрышка за соседним столом, - ну мы ж договорились не курить в комнате.

- Да ладно, - отмахнулась Наташка, - сейчас летучка начнется, и покурить не успеешь.