— Я же говорю — не важно. Заплачу, сколько скажете. Так вы в деле или нет?

— Если только это не «игра в бисер». — Говорю и думаю, что выражение «игра в бисер» вроде как здесь не подходит. Так можно было бы сказать про что-то сложное и непонятное, но уж точно не в ситуации, когда собеседник темнит. И почему мне захотелось перед ней поумничать? — Я хочу знать, что мне предлагают. Или вы раскрываете все карты, или ищете другого эксперта. — Смотрю на ее пальто. — Но с рубашками наружу вряд ли найдете.

— Переезжаю в другую страну и хочу взять ее с собой.

— Разобраться с минкультом вам будет дешевле и проще. Разве что за срочность раскошелитесь, потому что тягомотина та еще. Это же семейная реликвия, насколько я понял.

— Не совсем так.

Как легко можно заинтриговать всего тремя словами, думаю.

— Она краденная?

— Это было давным-давно, — смотрит в потолок, словно разглядывает фреску, — ее украл мой предок.

— Прапрадедушка?

— Пра…

— С этого и стоило начинать. Почему сразу не сказали?

— Вам бы стало легче, если бы вы узнали про мои преступные корни?

— А вам не все равно, что я об этом думаю?

— Вы бы тогда решили, что здесь какой-то подвох.

— Вообще-то я и сейчас в этом не сомневаюсь.

Вздыхает, как перед исповедью. Похоже, сейчас раскроет карты.

— Хоть эта картина и краденная, она мне дорога как память, и я не хочу расставаться с ней только потому, что у меня нет на нее прав.

— И я должен поверить?

— Это чистая правда.

— А почему так резко переезжаете?

Она могла сказать, что это не мое дело, но знала: теперь только честность и открытость главные ее козыри.

— Не резко, просто долго решалась. Не так-то легко начать все с нуля, знаете ли.

Вот это уже больше похоже на правду. Хотя не нравится мне вся эта история с двойным дном. Подкупает тот факт, что нужно признать не подделку оригиналом, а наоборот. Такого в моей практике еще не было, и уж тем более это показалось мне не такой рискованной махинацией, чем те, что я совершал до этого, и из которых в итоге вышел сухим из воды.

Недолго думая, озвучиваю клетчатой проныре сумму. Она соглашается, и в моем ментальном музее махинаций появляется еще один экспонат. И я вовсе не считаю себя негодяем. Руки в крови у меня после этого не стали. А покойный Пьер Шарло не обеднеет, если кто-то на таможне сочтет его шедевр подделкой. Все равно потом пересечемся в одном сюжете, в загробном квадрате Малевича. И все станет на свои места.

Дальнейший рабочий день проходит как по накатанной: несколько визитов, а после — сплошная бумажная волокита. На протяжении дня замечаю странную штуку: в голове почему-то остаются детали, на которых даже не фокусировал внимания. Например, цвет глаз охранника в музее, кривой шов на пиджаке одного из коллекционеров или засохшие капли кофе на ступеньке парадной лестницы. Списываю на обычную усталость, потому что другого объяснения в конце рабочего дня не нахожу. Какое бы дерьмо вокруг не творилось, под вечер всему виной усталость. И точка.

На следующее утро я снова не смог вспомнить, как лег спать. И тем более — как успел навести в комнате порядок. Можно рассуждать сколько угодно, но пьяный до беспамятства человек не способен на сортировку книг по алфавиту, а рубашек в шкафу — по цветам радуги. Даже жалюзи дышали свежестью и блестели, как если бы кто-то отважился протереть их от пыли. На мгновение в голову прокралась мысль, что вернулась Мэри. Но как бы мне этого не хотелось, реальность оказывается иной: в доме никого нет, кроме меня. И скорее всего, в двух ипостасях.

А что если это в самом деле раздвоение личности? Никто не застрахован от шуток разума, тем более при раскладе вроде моего. Нельзя знать наверняка две вещи: на что способен человеческий мозг и для кого подготовлено койка-место в Тонтоне. Ставлю в голове пункт, что нужно будет с кем-то на этот счет поговорить, и иду на работу.

Во второй половине дня пришлось ехать в гости к почившему двойнику Влада Цепеша, чтобы оценить его нескудную коллекцию картин. Поллок, Хокусай, Брюллов, Курбе, Арчимбольдо, Гоген — все сплошные оригиналы. И откуда у вампира такая тяга к искусству? Имение не хуже: повсюду гобелены, кресла с бархатной обивкой, столы из красного дерева, шелковые шторы и все в таком духе. Словом, загородный дом Дракулы, погрязший в загробном полумраке и под завязку набитый картинами. Понимаю, что зависну здесь надолго, может даже на целый день — только для того, чтобы оценить объем работы.

Дохожу до второго этажа и глазам не верю: взору предстает не что иное, как оригинал «Души» Пьера Шарло! Мысль, что это невозможно быстро отсеивается осознанием, что это действительно так: мой глаз достаточно наметан, и я могу отличить один и тот же сюжет от точной копии, до последнего штриха повторяющей уже изученную мной картину. И есть только один человек, который может объяснить это. Достаю из кармана телефон и тут же набираю Серую Ворону:

— Я тут на окраине города, решил проведать старого приятеля, и не поверите, что у него нашел.

— Что?

— Вашу семейную реликвию, с которой еще вчера вы собирались махнуть за границу.

— Не понимаю о чем вы. Моя картина сейчас при мне, а не где-либо… у каких-то там ваших знакомых. Может, это…

— Это не копия, и не подделка. Это именно она.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Я хорошо изучил ее. Это та самая картина, которую вы вчера приносили и которая, как вы говорили, называется «Душа».

— Какая еще «Душа»?

— Сиреневый череп с цветами. Пьер Шарло.

— У меня «Зеленый закат» Дика Эмильсона и только.

— Не знаю ни о каком «Закате». Вы вчера приходили с «Душой», за что ручаюсь. Так и думал, что у вас какая-то гребаная махинация.

— Я хочу уехать из страны с картиной, на которую у меня нет