— Я бы привез, да ему будет у нас жарко в квартире, — сказал папа.

— А мы балкон откроем, — предложила Рита.

— Тогда сами замерзнем, — поддержала игру мама.

— Я тебе лучше игрушечного привезу, он будет совсем как живой, но ему не будет жарко, — придумал компромиссное решение отец.

Рита согласно кивнула и уснула у него на руках, ее отнесли в детскую и уложили спать.

— Рассказывай, Олененок, я ведь вижу, что у тебя что-то важное и радостное произошло, — притянув к себе расстроенную старшую дочку, попросил отец.

Настроение снова поднялось, как только отец прижал ее к себе и приготовился слушать. Как и младшую, он усадил Олю на колени, и она, взахлеб, забывая о последовательности, выкладывала новости, а он не перебивал, широко улыбался, и она видела, что и его глаза загораются такой же радостью, какая жила и в ее сердце. И за ужином родители продолжали слушать возбужденную Олю, и никто не ругал ее, и мама, и папа только засмеялись, когда она, от избытка эмоций жестикулируя, смахнула на пол тарелку. Потом Оля легла спать, а папа стал одеваться, собираясь в дорогу. Но Оле не спалось, и она в ночной рубашке, босиком то и дело появлялась на пороге гостиной. Отец уже облачился в черный костюм, который очень шел к его черным, чуть вьющимся волосам. Мама завязывала ему галстук, а он мешал ей, целуя ее.

— Перестань дурачиться, Игорь, — шутливо сердилась мама, а сама улыбалась. — Ты лучше вспомни, не забыл ли чего.

— Забыл, — сказал отец, увидев маячившую в дверях детской комнаты дочку. — Забыл Олененка уложить. — Он подошел, подхватил Олю на руки, понес в кровать.

— Ненавижу твои дурацкие командировки, — сказала Оля.

— Они не дурацкие, они очень важные и нужные для многих людей, — ответил он, держа ее на руках. Его руки словно предназначены были для того, чтобы держать Олю, так было ей уютно, сразу стало спокойно и захотелось спать. — А ты не думай о том, что мы расстанемся, это ведь ненадолго, только на неделю. Ты думай о том, что я тобой горжусь и что через шесть лет мы с тобой поедем в Москву, и ты поступишь во ВГИК. Ты станешь великой, знаменитой актрисой, а я стану совсем стареньким. Ты будешь часто уезжать на съемки кинофильмов, а я буду тоже скучать по тебе и ждать тебя, когда ты вернешься. И еще буду смотреть по телевизору фильмы, в которых ты будешь играть главные роли, и говорить всем: «Это моя дочка, мой Олененочек», — шептал он ей, чтобы не разбудить спящую Риту.

— Пап, а Вика говорит, что из меня никогда артистка не получится, — неуверенно сказала Оля. — И вот сегодня…

— Ты талантливая, по-настоящему талантливая, никогда не сомневайся в этом и никого не слушай, а на Вику не сердись. У всех людей есть слабости, на то они и люди, и их нужно прощать, — сказал отец.

И Оля понимала, это действительно так.

— Ну все, довольно, Игорь, опоздаешь. — В детскую спальню зашла мама.

Отец бережно опустил Олю на кровать, поцеловал в щеку, спросил:

— Договорились?

— Да, — кивнула Оля. Сквозь слипающиеся глаза она видела, как он подошел к маленькой детской кроватке, где посапывала Рита, перегнулся через деревянную решетку, поцеловал и малышку.

— Не забудь про мишку, — словно и не пыталась заснуть, сказала Рита и опять сладко засопела.

— Рубашку помял, — с упреком говорила мама отцу. До слуха Оли доносились из гостиной их голоса. — Зачем нужно было такую большую девочку на руки поднимать?

— Она маленькая, моя большая девочка — это ты. — Через полуоткрытую дверь Оля видела, как отец точно так же легко, словно мама и впрямь была девочкой, поднял на руки маму, и уснула, слыша счастливый мамин смех и ощущая так знакомое ей состояние счастливого покоя.

Разбудили ее громкие мужские голоса, она вскочила, выбежала в гостиную, чувствуя детским инстинктом, что случилась беда. Голоса мужчин принадлежали двум ближайшим друзьям отца, работающим с ним на одном заводе. Увидев девочку, мужчины замолчали. И очень тихо в затянувшейся паузе прозвучал голос мамы, бледной и неестественно спокойной по сравнению с встревоженными и взбудораженными людьми:

— Ольга, у тебя больше нет отца. Как мы будем жить дальше? Что теперь делать? Что делать?

До Оли, только что пробудившейся от детского сна, не сразу дошел смысл маминых слов — был только ужас оттого, что мама была совсем не такой, какой она привыкла ее видеть: перед ней сидела словно бы чужая тетя, внешне напоминавшая маму. Мама всегда была улыбчивой, молодой, красивой. А в кресле сидела постаревшая окаменевшая женщина.

Потом заговорили друзья отца.

— Я не верю, что Игорь мог погибнуть, — произнес один из них. — Это просто невозможно, этого не может быть.

— Самолет упал в Днепр, сообщили, что спасенных нет, — сказал второй. — Но это может быть ошибкой, в спешке могли не разобраться. Он же не на землю упал, в воду, кто-то мог и спастись, просто еще неизвестно. Есть надежда, Катерина, слышишь, он не мог погибнуть, — втолковывал он матери.

— Мог, — тихо возразила мама, и у Оли от ужаса побежали по телу мурашки. — Что-то должно было случиться рано или поздно. С ним было слишком хорошо. Так не бывает, чтобы всегда было хорошо. Счастье не может длиться долго. — И опять тот же вопрос, на который не было ответа: — Что же делать?

На часах было двенадцать, самолет упал через полчаса после взлета. Когда отец уехал, было начало десятого. Для Оли мир за эти несколько часов перевернулся до неузнаваемости.

Она стала Ольгой, домашнее имя Олененок, которое придумал ей папа, больше никогда не звучало из маминых уст. Она узнала, что всегда хорошо быть не может, что человек, без которого не можешь представить свою жизнь, может исчезнуть навсегда. И с тех пор изменилась мама, она так и осталась потом, когда прошли годы, той же чужой, незнакомой женщиной, которую Оля впервые увидела в тот вечер.

Оля больше никогда не слышала ее смеха, мир мамы, откликающийся, как эхо, на проблемы и настроения детей и мужа, замкнулся после смерти отца на воспоминаниях о нем. Дочерям как-то не оказалось в нем места. Мама заботилась о них, но словно автомат — не потому что ей этого хочется, а потому, что в него вложена такая программа. И дети не чувствовали той любви, которая раньше исходила от нее и которая теперь, когда не стало любящего их отца, была нужна им сильнее, чем прежде. Друзья семьи тщетно пытались вернуть ее к реальной жизни. Мама, которая раньше умела веселиться и поддерживать компанию и слыла интересной собеседницей, сама теперь не стремилась поддерживать отношения с друзьями, а если они настаивали и приходили, как прежде, к ним на праздники, она автоматически готовила, накрывала на стол, принимала их. Но праздники больше напоминали Оле поминки по отцу. Как ни старались гости веселиться, веселье было искусственным, а хозяйка сидела отчужденная, и ничто не могло оживить ее.

Когда-то давно мама закончила художественное училище, но по специальности работать не пришлось — еще на втором курсе она вышла замуж, а когда защищала диплом, уже ждала появления дочери, и потом, после послеродового отпуска, так и осталась домохозяйкой. Теперь все те же друзья семьи тщетно старались устроить ее на работу. По-видимому, работа, которую они для нее находили, так же мало интересовала ее, как и все остальное, потому что очень скоро ее увольняли по сокращению штатов, а сама она не выражала ни расстройства по поводу сокращения, ни желания найти что-то другое. Жила семья на пенсию, которую дети получали за отца, и на помощь друзей, которую мама принимала с обычным выражением равнодушной отчужденности от всего, теперь навсегда застывшей в ее глазах. А когда появлялась хоть какая-то, даже самая маленькая проблема, в глазах матери появлялось отчаяние, и звучал тот самый вопрос в никуда: