своей силой привлекала девочка-киморт, которую мастер от жадности да по глупости отказался отправлять в цех на воспитание. Мастера эстра отчитал, а девочку пожалел и взял в ученицы; наутро он тронулся в путь, и с тех пор мертвоходцы к деревенским воротам, говорят, не приближались. За то его Справедливым прозвали – мол, хоть и строг он, а беспристрастен.

Дёран говорит – семиструнка отзывается перезвоном, тихим-тихим, как вздох. А я слушаю – и вижу, как наяву, да только не то, о чём он сказывает, а то, что давным-давно было. Города-крепости в горах, возведённые из белого камня; узорчатые мосты, переброшенные через пропасти; глубокие шахты, где невиданные сокровища добывают, и дороги, прямые и широкие, и всадников, что по тем дорогам летят, и стелются за ними по ветру зелёные плащи с рыжей меховой опушкой…

Всё это взаправду было, а нынче стало старой-старой сказкой.

Города заброшены и заросли лесом, от дорог и воспоминания не осталось, ажурные мосты обрушились, и лишь кое-где остовы торчат, как обглоданные кости.

Сердце – глупое и жалкое – трепещет.

– Да, – выдыхаю еле слышно. – Бывает и так.

А Дёран вскидывается, кладёт на колени семиструнку, ставит чуткие пальцы на струны, и льётся тихая музыка.

– Это ещё что! – говорит он и лукаво улыбается. – Слышал ли ты, как прохожий странник вернул воду в Беру? Ну так слушай. Ещё в незапамятные времена кудесница Брайна подарила городу чудесный источник. Зимою он не перемерзал, летом вода лилась прохладная и чистая-чистая, и никакие засухи ему были нипочём. И тут нынешней весной вдруг затряслись горы, заходили ходуном, а источник обмелел. Поначалу никто в том большой беды не видел – есть и другие колодцы, и ключи, и ручьи… Но городской-то голова знал, что первая же засуха погубит Беру, а потому искал пути к спасению; но не так-то это было легко – нынешний лорга кимортов не привечает. И тут явился откуда ни возьмись эстра с ученицей – не то из-под земли вырос, не то с неба упал! Слово за слово, разговорился с городским головой – да взялся за сложное дело. Воздел он руки – и задрожала земля, горы ходуном заходили, послышался гул… а потом как взмыл вверх фонтан воды, как загорелась радуга! Целый день, говорят, она над городом провисела. Воды в источнике Брайны стало столько же, сколько и прежде, если не больше; а сама она прежде мечом в землю указывала, а нынче в небо целится. Эстра в городе долго не пробыл, дальше пошёл, а людская молва его новым именем наградила – Хозяин Вод. Ну, каково?

Дёран улыбается, смотрит на меня чуть исподлобья, искоса, как ишмиратские девы, и седая коса у него перекинута через плечо, а серые бродяжьи одежды словно бы отсвечивают травяной зеленью, как в прежние времена, и будто бы проступает на них искусная вышивка… И вижу я, как наяву, Брайну-Кудесницу – ту, что была и лоргой, и кимортом, и искусной воительницей; давно она жила, но оставила по себе великую славу. Это она проложила в горах дороги; она отстроила дивные города, похожие на оживший сон; это её усилия растревожили недра гор, и…

Впрочем, неважно – больно давно всё было.

Нынче от неё только осталось, что один источник на юге, в Бере, и одна крепость на севере.

И память. Память жива ещё, да.

– Надо же, – вздыхаю, отводя взгляд. – И так бывает.

В груди щемит.

А Дёран, задетый невниманием, разминает пальцы, придвигается ближе, понижает голос, и вторит ему мелодия семиструнки.

– Ну, то присказка была, а сказка впереди… Вот, послушай, этого тебе никто не расскажет, особенно здесь, в столице, у лорги под боком. В славном городе Свенне, что в Западном Лоргинариуме, есть ночная ярмарка. Она для простого люда, который не в ладах с законом, и страже обычно туда ходу нет. И вот представь, в разгар торгов к прилавку обычного торговца пирожками подлетела дружина из самого Ульменгарма, всадники, что подчиняются самому лорге! Подскочили – и схватили одну девчонку-замарашку, а женщину, что с ней была, едва на месте не зарубили. Люди зароптали, но что против всадников с морт-мечами сделаешь? То-то же. И тут откуда ни возьмись явился эстра-бродяга – не то из-под земли вырос, не то с неба свалился. «Где это видано, – молвил он, – чтоб малое дитя при всём честном народе похитили и никто за девочку не вступился? Стыд вам!» Женщину он исцелил – почитай, из мёртвых вернул, а потом вдогонку за всадниками кинулся. И знаешь, что, друг Сэрим? Его-то с девчонкой-ученицей позже на дороге увидели, а вот дружину – нет. И морт-мечи их не спасли. А прозвали его за то…

– Освободителем? – выгибаю я брови, вспоминая о Фогарте и её подвигах. Становится веселей. – Спасителем?

– Если бы, – вздыхает Дёран, и взгляд у него задумчивым становится, темнеет, как вешнее небо перед грозой. – Прозвали его Погибелью Лорги, а ещё Несущим Возмездие. И, сам понимаешь, приятель, знак это недобрый. Значит, пришёл срок – слишком долго лорга престол занимал, а добра народу не сделал, и чаша терпения переполнилась. Не сегодня – так завтра север заполыхает… И вот ещё что. Слухи ходят, что не просто так дружинники ту девчонку похитили. Говорят, что они по всему Лоргинариуму забирают кимортов-детей, но не приводят их в цех, учиться у старших, а продают на юг, в рабство.

И всё веселье разом пропадает.

Пригубляю вино, а оно горчит; у Дёрана тоже – вон, как он морщится.

– Похоже, что всё ещё хуже, чем мне на юге виделось, – говорю в сердцах.

Дёран кивает:

– А то. Ещё, рассказывают, недавно появился мирцит необыкновенной чистоты – лучше, чем из южных рудников. А с юга везут морт-мечи, да больше, чем из Ишмирата – знай плати только! А откуда морт-мечам на юге взяться, если кимортов там нет, клинки заклинать некому? То-то же. И горы ещё потряхивает, чем дальше – тем чаще. Не к добру, – тихо-тихо заключает он, и я откликаюсь эхом:

– Не к добру.

А что тут ещё скажешь?

Вино мы допиваем в молчании. Закат успевает разгореться и угаснуть; один край небосвода ещё алый, словно густая кровь, а другой уже иссиня-чёрный, и наползает туман из долины, укутывая город, словно одеялом. И чудится, что прошлое и будущее перемешиваются, размываются, исчезают… Вот-вот пройдёт рядом великая Брайна, бряцая колдовским мечом – и развеется, словно тень; исполинские горы, которые всегда казались нерушимыми, выглядят хрупкими, будто ишмиратские поделки из цветного стекла.

– Эй, приятель, – зову