Когда рассказ был закончен, мать прижала его к себе и долго сидела так в темноте, и на лоб Торна капали ее горячие слезы.

– Прости, – прошептала она наконец. – Прости за то, что этот человек стал твоим отцом. Если бы я только знала!.. Я бежала бы на другой конец света – только бы избежать этого брака! Но пойми, мне было всего шестнадцать. Он вел дела с моим отцом, а я… я была слишком наивна, не понимала, что он за человек. Если бы можно было повернуть время вспять и все изменить, я бы выбрала тебе совсем другого отца!

Теперь Торн вдвойне ощущал свою вину – еще и из-за того, что явился к матери и расстроил, сложив свои грехи у ее ног. Но куда еще ему было идти?

– Отец хочет превратить нас в таких же, как он сам, – прошептал Торн. Тьма окружала его со всех сторон – и таким же беспросветным, как мрак в этой спальне, было его отчаяние. – Что же мне делать?

Руки матери – маленькие, слабые, всегда готовые задрожать – обхватили его лицо и с неожиданной силой повернули к себе. Он ощущал на лице ее теплое дыхание, и казалось, что, несмотря на непроглядную тьму, мать каким-то образом его видела.

– Не будь его сыном, не будь Маккензи, – проговорила она шепотом, но с такой страстью, какой он никогда еще не слышал от своей матери. – Хеймиш – его сын. Лиам – его сын и наследник. Но ты, сердце мое, – ты мой. Прости, что не могу защитить тебя от него, но помни об этом, всегда помни! Ты – граф Торн. Хозяин замка Инверторн. Мой прекрасный, умный, добрый мальчик. Обещай мне, что всегда останешься добрым! Что никогда не прикоснешься к женщине иначе, чем с лаской и любовью. Никогда не станешь упиваться жестокостью. Что пойдешь по жизни своим путем – прочь от этого замка, и клана, и всего трижды проклятого наследия твоего отца!

– Клянусь, – ответил Торн и тут же ощутил, как эта клятва затвердевает в груди и холодным камнем ложится на сердце. – Я не его сын. Я – не Маккензи.

Мать снова прижала его к себе и омыла его грехи слезами. Быть может, плакать в объятиях матери не по-мужски, но сегодня Торн не хотел быть мужчиной. Сегодняшняя ночь стала утешением для них обоих – утешением за все ночи, когда Торн пытался защитить мать от отца, но тот отбрасывал его, словно котенка. И теперь они с матерью стали равными – соединенными одной ношей, одной болью. И одним именем.

Да, ему необязательно быть сыном Хеймиша Маккензи.

В прежние времена имя и наследство у кельтов передавалось по материнской линии. И сейчас ему не нужно имя Маккензи, чтобы найти свое место в жизни. Он станет прародителем собственного рода. Хозяином собственной земли. Властителем своего собственного наследия.

И он женится на той, которую полюбит. И будет беречь и защищать своих детей. С ним они будут в безопасности. Никогда не узнают ни страха, ни ненависти, ни сокрушающего душу стыда.

Они будут гордиться своим именем. Его именем…

Должно быть, Торн задремал в объятиях матери, из сна же его вырвал грохот, подобный грому.

– Прячься! – вскричала мать сквозь рыдания. – Он ломает дверь!

– Элинор! – Одна из дубовых досок двери затрещала под мощным сапогом лэрда. – Смеешь запираться от меня в моем собственном доме?! Напомнить тебе, чем это кончилось в прошлый раз?

О боги, он напился! Это было слышно по голосу.

– Прячься, скорее! – взмолилась мать, инстинктивно прикрывая сына своим телом.

– Нет! – заявил Торн.

Ростом он не превышал свою миниатюрную мать, однако поклялся, что больше не станет прятаться. Он будет защищать мать как мужчина, если понадобится – ценою собственной жизни.

Первое, что он увидел, когда лэрд вышиб наконец дверь и ворвался в комнату, был кнут.

Торн знал: даже если доживет до ста лет – никогда не забыть ему, как выглядел отец этой ночью.

Он не был разъярен – о нет! Не был в гневе. Все эти слова к нему не подходили. Казалось, он даже не запыхался, ломая дверь. А черные глаза его горели жестоким торжеством. Он походил на варвара, грабившего захваченную деревню, – варвара, пьяного от грабежа и насилия, упивавшегося кровью и собственной жестокостью.

– Чтоб вас обоих!.. – взревел отец и нетвердым шагом направился к ним. Тусклый свет из распахнутой двери освещал его мощную фигуру. – Знаешь, что я думаю? – проговорил он, схватив Торна за плечо так крепко, что тот, кажется, услышал хруст костей. – Слишком уж ты мелкий и смазливый, чтобы быть моим сыном! Будь ты девчонкой, я бы еще поверил. Но ведь мои сыновья, как на подбор, бравые парни, крупные и чернявые, как я. Один ты какой-то лягушонок! Натянуть на тебя платье – так все решат, что ты баба!

– Хеймиш, прошу тебя!.. – взмолилась мать. – Оставь его в покое. Разумеется, он твой сын!

– А может, ты, Элинор, любовничка себе завела, а?

Торн слышал улыбку в голосе отца. Лэрд знал, какой ужас вызовет его вопрос – и наслаждался этим.

– Ни за что! – с рыданием воскликнула мать. – Никогда я не посмела бы нарушить брачные обеты!

– Вот в это верю! – фыркнул отец. – На такое у тебя ни духу не хватит, ни хитрости. Но из этой хнычущей девчонки я сделаю мужчину!

И Хеймиш пустил в дело кнут. Он бил, и бил, и бил – и удары ложились со сверхъестественной точностью, хотя в комнате царила тьма.

Торн знал, что кричать нельзя, однако не мог сдержаться. Кнут скоро промок от его крови, на спине зияли раны, и каждый следующий удар превращался в адскую пытку. Торн уже не понимал, кто кричит так пронзительно и душераздирающе – он или мать, он знал лишь одно: это должно прекратиться… прекратиться… прекратиться…

И тут что-то темное, почти сверхъестественное охватило его и придало сил. Торн вывернулся из железной хватки отца, перехватил кнут и вырвал его из отцовской руки. Ярость и инстинкт направили его руку, и он нанес ответный удар, впервые в жизни испытав жестокую радость, когда понял, что кнут вспарывает кожу отца.

Но радоваться победе ему довелось всего несколько мгновений. А затем отец вдруг обхватил сына поперек живота – и выбросил в окно второго этажа.

Падение длилось недолго – Торн даже не успел испугаться смерти. Едва он начал понимать, что может умереть, как падение на мерзлую землю прекратилось. Плечо, до самой шеи, охватил огонь, и все звуки исчезли – исчезло все, кроме холода и невыносимой боли.

Но почти тут же тишину разорвали отчаянные крики матери, и эти крики поразили Торна, словно удар ножа в сердце.

Торн попытался подняться, но плечо откликнулось ужасной болью, так что он едва не потерял сознание.

Рука! Он не может шевельнуть рукой!

Крепко сжав зубы, он схватился здоровой рукой за поросль мха на стене и, цепляясь за нее, приподнялся на колени. Дышать по-прежнему получалось через раз.

Сверху донесся какой-то треск, а затем – пронзительный визг, внезапно оборвавшийся.

– Мама? – выдохнул Торн.