А вот Ксения сурова, колка и упряма. Она, без сомнения, из числа тех особ, из-за которых дерутся на дуэлях, которые сводят мужчин с ума, лишают их сна, завоевывают их сердца на всю жизнь, сами оставаясь при этом безжалостными, непокорными и свободными, как степные кочевники где-нибудь на окраинах мира.

Восхищаясь изяществом дочери, ее осанкой, тонкими запястьями, отец испытывал абсурдное желание завернуть эту пленницу внезапно появляющегося гнева (о его причинах он, кажется, догадывался) в пеленки, как маленькую, чтобы таким образом защитить ее от грозного и огромного мира. И неспроста. Размеры бунта росли. На днях разграбили несколько магазинов. Трамваи больше не ходили из-за частых нападений на вагоновожатых и кондукторов. Солдаты стреляли в мятежников, трое были убиты. На мостах пришлось выставить охрану.

Вспомнив о только что прочитанной депеше, Федор Сергеевич почувствовал, как кровь принялась быстрее циркулировать по венам. В этот момент он готов был отдать все, что имел, чтобы только защитить своих дочерей от нелегкой судьбы, ужасов войны, предательства мужчин.

— Сегодня утром он уехал на фронт, — вполголоса произнес генерал Осолин.

Ксения покраснела.

— Ты это о ком?

— Об Игоре.

— Откуда ты знаешь? Он тебе сам сказал? Ты его видел?

— Столкнулся с ним вчера вечером. Он участвовал в большой манифестации на Самсоновском проспекте. Дальновидный молодой человек. Все опасался нападения казаков, хотя даже казаки сейчас настроены к толпе благожелательно. Кстати, он просил поблагодарить тебя за приглашение.

— Мог бы сделать это лично. Жаль, что он так плохо воспитан. Что ж, никто плакать из-за него не будет.

Ксения резко отвернулась и подошла к камину, ругая себя за то, что не сумела в полной мере скрыть разочарование. Понимая, что отец сейчас подбирает слова утешения, она казалась себе ужасно слабой. Только бы он ничего не говорил. Ей понадобилось некоторое время, чтобы взять себя в руки и успокоиться.

Игорь Кунин. У него был строгий внимательный взгляд. Короткая военная стрижка не могла скрыть густоту его каштановых волос. Ей почему-то очень нравилось наблюдать за его затылком, когда он играл на пианино, склонив красивую голову над клавишами. Может быть, в тот момент он казался ей и красивым, и беззащитным одновременно. Когда он играл, он как будто одновременно и присутствовал в комнате, и находился далеко от них.

Игорь дружил с дядей Сашей, самым младшим братом матери. Ксения познакомилась с ним в прошлом году, когда друзья, находясь в отпуске, пришли к ним домой с визитом. Молодые люди были приблизительно одного возраста, чуть за двадцать, и она удивилась этой дружбе, потому что между ними было мало общего.

Дядя Саша говорил громко, мог охотиться на диких уток в перерывах между наступлениями на Галицком фронте, не обращая внимания на недовольство начальства, в то время как Игорь был более спокойным, вежливо отвечал на вопросы хозяйки дома, изящно держал чайную чашку, словно боясь разбить ее.

Помучив несколько минут клавиши пианино, помурлыкав, Саша убедил Игоря занять его место.

— Он настоящий виртуоз, — сказал он о своем товарище.

Немного скованно Игорь наклонил голову. Было видно, что ему больше всего хотелось спрятаться за занавеску, но Александр был неумолим.

— Давай, давай, старина. Скоро ты будешь жаловаться на то, что тебе не хватает музыки.

С извиняющейся улыбкой сев перед инструментом, Игорь погладил белые и черные клавиши, словно молясь. И зазвучала музыка.

В тот вечер за столом Ксения и Игорь сидели рядом. Они разговаривали вполголоса, не обращая внимания на других. Девушка была настолько заинтригована, что даже позабыла о смущении, и с тех пор постоянно думала об этом офицере. Они писали друг другу письма: короткие и спешные — ее, более меланхолические — его. Узнав, что ему предстоит очередной отпуск, который совпадает с ее днем рождения, она очень обрадовалась. Теперь он узнает ее в новом качестве — как хозяйку вечера. Она представляла, как, смущаясь, он будет восхищаться ею издалека до тех пор, пока она не снизойдет и первой не приблизится к нему в сверкающем платье. Она выберет его среди многих, и он будет ей за это признателен.

Теперь все рухнуло. В один момент. У нее даже пропало желание участвовать в празднике, который без Игоря терял всякий смысл.

Решительно, эта война действовала ей на нервы. Этот постоянный дефицит всего! Эти нескончаемые переживания за дядьев и двоюродных братьев, воюющих на фронтах! Эти панихиды, ужасные траурные заголовки газетных статей, иконы, занавешенные черным зеркала! Эти не прекращающиеся молебны в память о павших на поле брани с курением ладана, от запаха которого Ксению всегда начинало тошнить. Ей также было в тягость два раза в неделю сопровождать мать в мастерские, где женщины шили рубашки, вязали носки и жилетки для солдат, собирали одежду для беженцев. Она не могла спокойно выносить подозрительные взгляды престарелых дам, которые словно упрекали ее за то, что она временами мечтательно засматривалась в окна. Складывалось впечатление, что кто-то невидимый специально устраивал так, чтобы помешать Ксении полноценно прожить ее лучшие годы, заставить скучать. Как это несправедливо!

Федор Сергеевич заметил, как его дочь сжимает пальцы в кулаки, слегка наклонившись, словно пытаясь устоять под порывом сильного ветра. Он понял, что она еле сдерживается, чтобы не закричать, считает, что ее предали. Генерал и раньше догадывался, что ей небезразличен молодой Кунин, и не видел в этом ничего предосудительного. В будущем Игорь — многообещающий музыкант, прекрасный офицер, отличающийся серьезным и трезвым взглядом на вещи.

Во время вчерашнего короткого разговора Осолин и Кунин испытывали одни и те же горькие чувства в отношении происходящего: армия была охвачена революционной пропагандой, приказы выполнялись неохотно, из-под палки.

— Каждый думает только о себе, — тихо говорил молодой офицер. — Солдатские души — словно души детей. Их легко обольстить. Красивые слова затуманивают их рассудок сильнее водки. Они больше не верят нам, своим командирам, считают, что мы продали их германцам. Они растерянны и обескуражены. В их взглядах все чаще проскальзывает ненависть.

Ненависть… Генерал догадывался об этом, он и на себе ощущал ее гнетущее воздействие, наполняющее городские улицы. Хуже того, он видел эту ненависть, когда инспектировал батальоны, охранявшие склады. Молодые рекруты уже были не теми оторванными от своих сел и деревень мужиками, которые покорно смирялись со своей судьбой, а напичканными социалистическими идеями питерскими рабочими. В их мрачных физиономиях генерал не видел готовности жертвовать собой ради солдатского братства.

Вот уже несколько месяцев подряд Федор Сергеевич часто просыпался в три часа утра. С бьющимся сердцем он прислушивался к ровному дыханию лежащей рядом супруги, пытался успокоиться, но сон упрямо не желал возвращаться. Тогда он вставал, морщась от боли в раненой ноге, тихонько надевал широкий шелковый домашний халат и выходил из спальни. Часто во время бессонницы он заглядывал в комнату дочерей. Смотрел на светлые волосы Ксении, разметанные на подушке, на беспорядочно смятое откинутое одеяло, словно его дочь всю ночь сражалась с невидимым врагом. Маша, наоборот, спала укутавшись. «Милосердная Богоматерь, защити их!» — молился про себя Осолин, осеняя детей крестным знамением, после чего уходил в кабинет, зажигал камин и ждал рассвета наедине со своими тревогами.