Она стояла перед шкафом, медленно выпрямляясь, тихо постанывала, прижимая кисть к пояснице, и смотрела в окно на холмистые луга Уэнслидейла, которые летом были такими зелеными и яркими, а теперь казались голыми и серыми. Обнаженные ветви деревьев гнулись под ветром. По небу неслись низкие плотные облака. Кружились редкие снежные хлопья. По радио сегодня утром объявили, что на Рождество здесь, в Северной Англии, следует ожидать снега.

Посмотрим, подумала Лора, посмотрим. Так или иначе, будет долгая зима. Здесь, наверху,[2] всегда долгая зима. Надо бы продать дом и перебраться в какую-нибудь теплую местность.

Порою у нее возникала эта мысль, но в то же время она точно знала, что никогда этого не сделает. Уэстхилл-Хаус был единственной родиной, которую она знала, ее пристанищем, островком в мире. Она была прикована к этому дому, к этой земле — пусть даже ненавидела одиночество, — к холоду и воспоминаниям, с которыми срослась. Не существовало ни одного другого места, где она могла бы жить.

— Где же еще искать? — вслух подумала Лора. В доме было множество стенных шкафов, небольших чуланов, укромных уголков. Она знала каждый из них, всюду все перерыла — и не нашла ничего, что заслуживало бы внимания. Наверное, искать было нечего. Может быть, она просто сошла с ума…

Лора вышла из комнаты, спустилась вниз по лестнице на первый этаж и вошла в кухню. Здесь в печи горел жаркий огонь и пахло рождественским печеньем, которое Лора пекла перед обедом, чтобы привезти его сестре. Несмотря на то что уже почти сорок лет в кухне была электропечь, Лора с особой любовью пользовалась железным чудовищем времен начала XX века, на котором когда-то готовили для всей большой семьи. Она так крепко цеплялась за старые вещи, переживала такой страх, если ей приходилось расстаться с чем-то, что прежде было частью ее жизни, что, казалось, теряла часть себя. Все новое Лора воспринимала враждебно. Развитие мира она считала в высшей степени угрожающим и любую мысль об этом старалась быстро гнать от себя.

Лора поставила на плиту воду. Ей очень хотелось выпить чашку горячего чая. Потом она должна упаковать вещи и застелить постели для гостей. Они приедут завтра в течение дня. Супружеская пара из Германии. У нее здесь еще никогда не было немецких постояльцев. Для нее немцы всё еще были врагами по двум мировым войнам. С другой стороны, Петер тоже был немцем… Однако о нем она не любила вспоминать, и на самом деле предпочла бы принять здесь французов или скандинавов. Но ей срочно нужны были деньги, а кроме этой пары не нашелся никто, кто захотел бы снять на Рождество Уэстхилл-Хаус.

Лора регулярно помещала объявление в специальном каталоге, который предлагал в аренду загородные дома. С ее скромной пенсией она ни за что не смогла бы оплачивать многочисленные ремонтные работы, которые были необходимы, поскольку старый дом постепенно разрушался. Сдача в аренду была единственной возможностью как-то поправить положение, хотя Лора просто терпеть не могла впускать в дом посторонних людей. Сейчас, например, надо было срочно перекрыть крышу, самое позднее — до следующей зимы. Но найти гостей непросто. Те, кто ехал на север, отправлялись в Озерный край или сразу в Шотландию. Йоркшир, край гор и болот, холодных ветров, громоздких, построенных из известняка домов, привлекал не слишком много туристов. Тот, кто вспоминал о Йоркшире, представлял себе свинцовые и угольные шахты, покрытые копотью домовые трубы и мрачные рабочие поселки в туманных долинах.

Но кто знал хоть что-то о прелестных, безоблачных весенних днях, когда вся земля покрывается ярко-желтыми нарциссами? Кто знал о светлой, серо-голубой дымке над горизонтом в жаркие летние дни? Кто вдыхал тот пряный аромат, который приносил в долины осенний ветер? И, как обычно случалось, когда Лора обо всем этом думала, в ней пробуждалась любовь к этому краю, как внезапно возникающая боль, когда перехватывает дыхание. И тогда она опять понимала, что никогда отсюда не уедет. Что вновь выдержит долгие зимы, одиночество и воспоминания. Того, кого действительно любят, никогда не покидают. Это было твердым убеждением Лоры. Даже несмотря на сильную обиду. Возможно, даже придется однажды вместе погибнуть, но не уйти.

Чайник закипел. Лора залила горячей водой чайные листья. Уже один пряный аромат успокоил ее нервы. После первого глотка — это Лора знала из опыта — она станет новым человеком.

«Лора и ее чашка чая, — шутила всегда Фрэнсис, — им она лечит боли в животе, судороги икроножных мышц, ночные кошмары и депрессии. Для нее во всем мире нет другого лекарства».

Фрэнсис тоже любила чай, но никогда не могла с его помощью избавиться от проблем. Она предпочитала более крепкие напитки.

«Хороший скотч со льдом, — говорила она, — и мир в полном порядке!»

Фрэнсис могла заткнуть за пояс любого мужчину. Ее печень, похоже, не имела болевого порога.

Лора задернула тяжелые цветастые шторы, отгородившись от наступившей темноты и завывающего ветра. Воспоминания о Фрэнсис снова разбередили ей нервы. Сейчас ее опять тяготила мысль о том, что чужие люди в течение двух недель день за днем будут копаться в ее вещах. Люди любопытны и обожают узнавать что-то о других. Лора знала это, так как и сама не раз заглядывала в чужие ящики. Однажды письмо, которое было адресовано супругам Ли, проживающим на противоположной стороне от поместья, ошибочно попало к ней. Полдня Лора ходила вокруг него, но все же не выдержала — и открыла его над паром. К ее горькому разочарованию, в нем не содержалось ничего, кроме приглашения семьи Хэйвзов на Праздник весны.

С чашкой чая в руке Лора прошла в столовую, чтобы проверить в шкафах тщательно намытые фарфор и винные бокалы. Старательно выглаженные и аккуратно — край к краю — сложенные белые льняные скатерти лежали в соответствующем ящике под сервантом. Серебряные приборы, отдельно ложки, ножи и вилки, рассортированные по размеру, располагались в бархатных коробочках. Лора удовлетворенно кивнула. Этим немцам не к чему будет придраться.

Лора и здесь задернула шторы и хотела выйти из комнаты. Все это время ее глаза были опущены, и она следила за тем, чтобы ни на секунду не позволить своему взгляду блуждать по комнате. Но, выходя из нее, все же зацепилась глазами за угол каминного карниза и увидела стоящую там большую фотографию в позолоченной раме. Она не смогла удержаться, чтобы не подойти ближе. На черно-белой фотографии была изображена Фрэнсис Грей в возрасте семнадцати лет. На ней была матроска, в которой она казалась очень скромной, а черные волосы откинуты назад. Ее бледная кожа и ярко-синие глаза выдавали в ней абсолютно кельтский тип. На фотографии у нее была показная, чуть надменная улыбка, которая смущала людей и с которой она не расставалась даже в свои самые тяжелые для нее времена, когда люди говорили, что и в самом деле не осталось больше ничего, чем она могла бы гордиться. В действительности же Фрэнсис никогда не показывала своей слабости. Ее неустрашимость ценили лишь немногие из окружавших ее людей. Многие считали, что она могла бы вести себя скромнее и держаться в стороне.