Краб проворно спрятался за камень и пропал. Лицо мальчишки просветлело. Он кинулся к Амару, приподнял голову юноши над подкатившей волной и возбужденно принялся хлестать его по щекам.

— Амар! Я прогнал его! — кричал он. — Я тебя спас!

Если не двигаться, голова не так болит. Поэтому Амар лежал смирно, ощущая теплый свет солнца, мягкую воду, что омывала его снова и снова, и прохладный, нежный ветерок с моря. Еще он чувствовал, как дрожит мальчуган, из последних сил удерживая его голову над волнами, и слышал, как тот повторяет — снова и снова:

— Я спас тебя, Амар.

Много времени спустя он ответил:

— Да.

(1946)

перевод: Э. Штайнблат

Эйлин вынула зеркальце — из-за вибрации в самолете рука ее часто подрагивала, и никак не удавалось понять, нужно припудрить нос или нет. Кроме нее, пассажиров было всего двое, и те спали. Полдень; тропическое солнце яростно освещало широкие серебристые крылья, отбрасывало на потолок яркие блики. Далеко внизу медленно проплывал сплошной зеленый ковер джунглей. Эйлин клонило в сон, однако ей не терпелось добраться до своего нового дома. Из сумочки она вынула сложенное письмо и еще раз внимательно перечитала его, словно расшифровывая смысл, скрытый в последовательности слов. Почерк ее матери:

Эйлин, милая!

Мне нужно успеть начать (и кончить) писать до ужина. Пру ушла в душ, а это значит, что пока Лус (кухарка) нагреет ей воды и отыщется Хосе (садовник), чтобы залить эту воду в бак на крыше, пройдет целый час. А кроме того, ей нужно собственно выкупаться и одеться — ты понимаешь, времени поболтать с тобой мне хватит.

Наверное, следует начать с того, что мы с Пру здесь грандиозно счастливы. После Вашингтона тут — сущий рай, как нетрудно себе представить. Пру, само собой, всегда терпеть не могла Штаты, а я после передряг с твоим отцом поняла, что пока не могу никого видеть. Ты же знаешь, какое значение я всегда придавала восстановлению сил. А для этого здесь место идеальное.

Разумеется, совесть меня немножко мучила — я удрала сюда и даже с тобой не повидалась. Но, думаю, поездка в Нортгемптон меня бы обрекла. Честное слово, я бы ее не вынесла. К тому же Пру очень нервничала, что Госдепартамент вдруг возьмет и выпустит какой-нибудь новый закон, и американским гражданам запретят покидать США из-за напряженной ситуации и так далее. Кроме того, мне казалось, что чем скорее мы приедем в Хамонокаль, тем лучше сумеем обустроить старый дом, чтобы ты провела здесь каникулы. А он будет прекрасным. Я не стану толочь воду в ступе и объяснять, почему я не сообщила тебе обо всем заранее, а то получится, будто я оправдываюсь, а мне перед тобой оправдываться нужды нет. Поэтому — продолжаем. Да и вообще, я уверена, что восемь месяцев промелькнули для тебя очень быстро.

С прошлого октября в доме работают толпы людей. В Барранкилье появился мистер Форбс — у него в глубине страны новый американский проект, — и мне захотелось, чтобы он сделал нам выносной фундамент. Этот человек — высочайший мастер своего дела. Лучше просто не бывает. Приезжал к нам снова и снова, распоряжения отдавал детальнейшие. Мне было совестно, что я его так обременяю, но, честно говоря, думаю, ему с нами, девочками, нравилось. Так или иначе, раз один из лучших архитекторов в Штатах оказался в Колумбии и к тому же — мой старый друг, глупо не привлечь его, когда нужно. Короче, старый дом стал теперь старым крылом, а новая пристройка — какое чудо, не могу дождаться, когда ты сама увидишь, — выносная и висит прямо над ущельем. Наверняка другого такого дома нет в целом мире, хоть хвастаться мне и не пристало. Выходя на террасу, я всякий раз вспоминаю старую карикатуру в «Нью-Йоркере»: два человека заглядывают в Большой каньон, и один другому говорит: «Тебе когда-нибудь хотелось плюнуть на милю, Билл? Вот твой шанс».

Теперь всё устроилось. Погода стоит чудесная, и если бы Лус уразумела наконец, что белые люди предпочитают есть и как это следует подавать, все было бы просто великолепно. Я знаю, тебе здесь с Пру понравится. У вас с ней много общего, хоть ты и утверждаешь, будто «помнишь, что она тебе не очень понравилась». Но то было в Вашингтоне, и у тебя — как бы это помягче? — был переходный возраст. Теперь ты взрослая (а ты бесспорно повзрослела) и будешь терпимее, не сомневаюсь. Пру любит читать, особенно — по философии, психологии и все такое, твоей бедной маме за нею даже не угнаться. Она соорудила себе печь для обжига и оборудовала мастерскую в старом гостевом домике, который ты вряд ли помнишь. Целыми днями она там делает свою керамику, а я как могу поддерживаю в доме чистоту и слежу за покупками. У нас тут целая система — каждый день после обеда Лус передает список своему брату, и на следующий день он все доставляет нам из городка. Ничем другим он больше не занят, только ездит на своей лошади вверх и вниз по склону А это ленивая старая кляча, которая всю жизнь только и трусила туда-сюда меж домом и долиной, и потому смысл «скорости» ей неведом. Но, в конце концов, куда здесь спешить?

Надеюсь, тебе здесь все придется по душе, и я уверена, что через пять минут ты убедишься: Пру — милейшее создание, а вовсе не «странная особа», как ты выразилась в письме. Телеграфируй, как только получишь это письмо, и сообщи, с какой недели у тебя каникулы. Мы с Пру встретим тебя в Барранкилье. У меня есть список — хочу, чтобы ты привезла мне кое-что из Нью-Йорка. Перешлю его телеграфом, когда получу ответ. Пру домывается. Пора закругляться.

Целую,

Мама.

Эйлин убрала письмо, чуть улыбаясь, и стала смотреть, как крылья ныряют и выныривают из небольших плотных облаков на пути самолета. При каждой такой встрече самолет потряхивало, и все снаружи становилось ослепительно белым. Эйлин захотелось выпрыгнуть и прогуляться по такой плотной мягкости — будто в мультфильме.

Материнское письмо вызвало у нее воспоминания о гораздо более ранней поре: о той зиме, когда ее возили в Хамонокаль. Из всех происшествий она смогла припомнить, лишь как кто-то из местных посадил ее на мула, и она болезненно испугалась, что животное пойдет не в ту сторону — прочь от дома, к пропасти. Самого ущелья она не помнила. Возможно, она его так и не видела, хотя от дома до него было всего несколько шагов сквозь узкую, но густую полосу сахарного тростника. И, тем не менее, она ясно помнила о его присутствии, о гигантской бездне по другую сторону дома. И еще Эйлин припоминала далекий гул воды, падающей с большой высоты, постоянный, приглушенный звук, который днем проникал в каждое мгновение: в беседу за обедом, в паузы между играми в саду, а по ночам — между снами. Неужели возможно все это помнить — ведь ей тогда было всего пять?

В Панаме следовало пересесть на другой самолет. Стояли прозрачные зеленые сумерки, и она немного прогулялась за аэропортом. В верхушках деревьев ссорились попугаи, и вдруг — стихли. Она повернула назад, вошла в здание и села читать, пока не объявят посадку.

Когда рано утром она прибыла в Барранкилью, ее никто не встретил. Эйлин решила ехать в город и снять номер в гостинице. С двумя чемоданами она вышла на улицу и поискала глазами такси. Но все машины уехали с пассажирами в город; впрочем, какой-то человек, сидевший на ящике, сообщил, что они скоро вернутся. Потом он вдруг сказал: