Инстинкты говорят, что это Крит, но есть вероятность, что существует еще кто-то, кого я не учла.

Все мои чувства обострены до предела. Я нахожу нишу слева, в ней начинается опутанная тенями лестница, ведущая вниз. Я крепче сжимаю пустой графин, стараясь не сломать его в судорожной хватке.

Я вздыхаю и спускаюсь по ступенькам. Тех, кто мог расставить эту ловушку, так много, что я уже сомневаюсь, характеризует ли меня это с хорошей или с плохой стороны. Полагаю, скоро узнаю. Хотя нет – это охотники скоро узнают, что шутки кончились.

9

Я бесшумно спускаюсь по винтовой каменной лестнице. Если внизу кто-то ждет меня, он должен дышать – а не слышу ничего, даже потрескивания огня в фонарях, кое-как освещающих путь.

Я двигаюсь осторожно: опасность может так же легко подкрадываться сзади, как и ждать впереди. Наконец передо мной открывается арочный вход в сам винный погреб.

Я быстро осматриваюсь в поисках ног, тени или еще чего-то, что может выдать моего охотника, но либо он достаточно хорош, чтобы не стоять прямо у входа наизготовку, либо здесь никого нет. Возможно, что просьба рабыни дома была совсем невинной, и ей действительно нужен был кто-то, кто принес бы вино, но я в этом почему-то сомневалась.

Неожиданно я спрыгиваю с нижней ступеньки, с бешеной скоростью проношусь по коридору и вбегаю в подвал. Я надеюсь, что мои резкие перемещения застанут затаившегося охотника – или охотников – врасплох. Перед длинным столом с пятнами от вина я останавливаюсь и резко поворачиваюсь вокруг своей оси, готовая к нападению с любой стороны.

Но ничего не происходит.

Я жду, молча, неподвижно. Я слушаю. Каждый мускул в моем теле напряжен и готов к действию, но одна секунда перетекает в другую – и ничего не случается.

Я ставлю пустой графин на длинный стол – там, где и сказала рабыня дома. Тут есть несколько открытых бутылок вина, но я не выбираю, какую из них мне следует откупорить. Вместо этого я сканирую ряды бутылок и бочек, что хранятся в темной прохладе. Нет, по-прежнему ничего – и мои чувства не улавливают чужого присутствия здесь, инстинкты ничего не говорят.

Я прохожу мимо стола и устремляюсь в самый темный угол. Оглядываюсь вокруг еще раз, а затем делаю то, о чем никто не знает. Я шагаю в черноту под перегоревшей лампой, становлюсь у высокого стеллажа со спиртным, и становлюсь единым целым с тенями.

Мрак обволакивает меня, все становится холоднее по мере того, как я погружаюсь в его темные объятия. Я обнаружила, что умею это, всего пару лет назад, когда меня чуть не поймали ночью при попытке проникнуть в столовую.

Меня наказали – не помню за что, но я не ела и не пила почти два дня. Без еды я могла прожить и дольше, но я знала, что, если я не попью в ближайшее время, я не выживу.

Меня снова заставили тренироваться в полдень, когда солнце стояло высоко, и с каждым моим шагом я становилась ближе к смерти – по крайней мере, если не найду флягу или стакан с водой.

Не знаю, почему я решила, что пробраться в столовую – самый лучший вариант. Вероятно, я начинала бредить от голода и обезвоживания. Но я сразу пожалела об этом своем решении, когда услышала знакомые звуки ночного патруля, направляющегося в мою сторону.

Я запаниковала. Убежать и не попасться было нереально, поэтому я отступила как можно дальше в тень, умоляя любое божество, которое могло меня услышать, чтобы оно спрятало меня. В том состоянии я бы не пережила порку или другое наказание, и каждый шаг охранника ко мне звучал, как звон похоронного колокола.

Не знаю, что и как произошло, но в один момент меня охватило странное ощущение холода. В следующее мгновение я поняла, что больше не стою перед дверями столовой – я была в темноте, в углу задней части кухни. Каждое движение, казалось, забирало всю энергию из моего тела. Так что я сползла на землю и сидела, онемев от шока. Но я знала: что бы со мной ни произошло сейчас – отныне все изменится.

Я отмахнулась от воспоминаний и вновь принялась ждать в темноте. Мое дыхание выровнялось, биение сердца замедлилось. Я терпеливо осматриваю подвал, сосредоточившись на единственном пути, ведущем в эту мрачную комнату. Запах гнилых фруктов и перебродившего ячменя щекочет мне нос, и я думаю, как долго мне еще здесь прятаться.

Вдруг что-то в воздухе меняется. Я ничего не слышу, но чувствую: здесь, внизу, рядом со мной есть еще кто-то.

Я снова осматриваю подвал, изучая заставленные высокие полки и штабеля бочек. Кажется, что ничего здесь не изменилось, и все же мой взгляд останавливается на темном участке стены рядом с входом.

Я обратила внимание на этот затененный угол и окружающие его незажжённые фонари, еще когда только спустилась сюда. Не слишком хорошее место для укрытия – любой, у кого есть мозги, ожидал бы нападения прямо у входа. Место, где я прячусь, подходит гораздо больше подходит – будет эффект внезапности. Но я все равно не могу избавиться от ощущения, что кто-то наблюдает из этих теней за мной – прямо, как я.

Оставаясь в своем темном углу, я вглядываюсь в темноту напротив, как будто могу отодвинуть этот мрачный занавес и увидеть, что за ним скрывается.

Вдруг я улавливаю шарканье сапог по камню.

Я отрываюсь от скопления теней в углу и сосредотачиваюсь на арочном входе. Кто-то спускается по лестнице.

Я совершенно неподвижна. Затаив дыхание, я напряженно прислушиваюсь, нет ли еще каких звуков, что выдадут нового незваного гостя, но мне не приходится прислушиваться долго. Меньше чем через мгновение темная фигура спускается с нижней ступеньки и проскальзывает в подвал.

Крит расстегивает ремень и собирается стянуть его с бедер. Его злобный взгляд падает на длинный деревянный стол – около него, как он ожидает, должна к нему спиной стоять я и наполнять графин вином, как и было приказано.

Кретин.

Крит оглядывает комнату, костяшки его пальцев побелели на коричневой коже ремня. Он стоит перед единственным входом – и выходом – в этот подвал и хмурит лоб в замешательстве. Жуткие глаза голодно осматривают ряды полок – и угрожающая улыбка расползается по его тонким губам. Очевидно, он решил, что я прячусь среди них.

– Маленькая шлюшка, – нараспев произносит он, углубляясь в комнату. – От меня все равно не спрячешься. – Крит вновь осматривается и, намотав концы ремня на руки, словно огромную гарроту[2],