– Сейчас. – Я залпом допила мартини, свернула золотистый конфетный фантик в аккуратную трубочку и намотала ее на безымянный палец – получилось такое бумажное колечко, какие я мастерила в детстве. Тогда у меня не было украшений, приходилось делать их самой: перстни из цветной проволоки, бусы из арбузных семечек, колечки из конфетных оберток...

– Что это? – Он смотрел на бумажное колечко и покусывал нижнюю губу – еще одна, теперь уже Вовкина, детская привычка, признак крайнего волнения.

– Это? – Я вытянула перед собой руку. – Колечко, не помнишь?

Он помнил, я видела это по расширившимся зрачкам, по потемневшей вдруг радужке медово-рыжих глаз, по яркому румянцу на скулах. Воспоминание у нас с ним было общим, потому что именно перед Вовкой я хвасталась своими бумажными украшениями.

– У Евы-королевы должны быть бусы и колечко, – пропела я тонким голоском.

Он дернулся как от удара, перехватил мое запястье, сжал с такой силой, что я вскрикнула от боли.

– Кто ты?! – Огненная паутина под его пальцами запульсировала, задергалась. – Кто ты, черт тебя побери?!

– Ева. – Я не стала убирать руку, почувствовала, что он меня не отпустит, пока не получит ответы на свои вопросы.

– Какая Ева?

– Та самая, для которой ты сплел колье из проволоки. – Я не хотела пугать Вовку и в то же время не знала, как заставить его поверить. – Помнишь, дядя Юра из тридцать пятой квартиры выбросил телевизор, а ты разобрал его и нашел проволоку? Она была красивая, почти как золотая, и ты сплел цепочку и сказал, что это настоящее колье. Колье для Евы-королевы.

– Для Евы-королевы? – Пальцы на моем запястье сжались так сильно, что захотелось взвыть, но я не стала, лишь зашипела от обжигающей боли. – А ты в курсе, что Ева-королева уже второй месяц в коме?! В курсе, что ты так же на нее похожа, как я на инопланетянина?!

– Вовка. – Чтобы было не так больно, я встала и чуть потянула руку на себя. – Вовочка, ты меня сначала выслушай. Пожалуйста...

– А на хрена мне тебя слушать? – Его пальцы неожиданно разжались, и, потеряв опору, я пошатнулась. – Ты думаешь, я не помню, как выглядела Ева? Думаешь, я могу ее с кем-нибудь спутать? Тем более с тобой?! Да ты себя в зеркале давно видела?!

Давненько, потому что с некоторых пор смотреться в зеркала я просто-напросто боюсь, но как сказать об этом Вовке?!

– Подожди. – Я снова уселась за стол, плеснула себе и Вовке мартини. – Подожди, я тебе сейчас попробую все объяснить.

– Фигня! – Он опрокинул в себя мартини, схватил со стола карамельку, сунул ее за щеку. – Все фигня! А ты проходимка.

– Ты называл меня Ева-королева, а еще Евочка-припевочка. – Я сделала большой глоток и закашлялась. – Про королеву мне нравилось, а из-за припевочки я постоянно с тобой ругалась.

– Это все знали... про то, как я тебя... ее называл.

– Знали. – С этим не поспоришь. – А то, что в пятом классе я украла в сушилке штору тети Ани, чтобы сшить из нее себе новогоднее платье, тоже все знали?

Про штору не знал никто, потому что платье я так и не сшила. Из-за Вовки, между прочим. Я рассказала ему о своей затее по большому секрету, принесла рисунок будущего бального платья, такого прекрасного, что все в классе ахнули бы, а он отобрал штору и сказал, что красть – это плохо. Мы с ним тогда неделю не разговаривали, потом, конечно, помирились...

– А к новогоднему утреннику ты принес мне костюм феи, с крыльями из натянутой на проволоку покрашенной марли, и я была самая красивая и даже выиграла приз за оригинальность. Где ты взял тогда костюм, Вовка?

– У мамки на работе... – Он мотнул головой, прогоняя наваждение, разгоняя мои хрупкие надежды. – Это можно было узнать, это не тайна.

Да, не тайна, у нас с ним была одна-единственная, по-настоящему серьезная и взрослая тайна. Вот только вспоминать о ней я не хотела...

– А на день рождения, помнишь, на мой день рождения ты потащил меня на карусели. Чертово колесо уже не работало, но ты что-то там подкрутил, и оно поехало, и мы два часа на нем катались.

– А потом, – он подался вперед, поймал меня за водолазку, подтянул к себе, грубо, нетерпеливо. – Что было потом?

– Нас застукал сторож, и тебя поставили на учет в детскую комнату милиции, а я там уже и так на учете стояла за то, что разбила в школьном туалете окно и украла у Веньки Куприянова приставку. Только я не крала, он сам мне ее подарил, а потом передумал и сказал, что это я украла. А ты же знаешь, какая у Веньки маман, она же в гороно и при связях, а я голодранка и пьянь подзаборная, потому что яблочко от яблоньки...

– Заткнись! – Он не дал мне договорить, потянул меня к себе с такой силой, что затрещала ткань водолазки, впился взглядом в мое лицо. – Не знаю, зачем ты мне это сейчас говоришь, но что бы ты ни сказала, все ложь, потому что ты – не она! Неужели ты такая тупая, что не можешь понять очевидного?!

Я понимала, но то ли от выпитого мартини, то ли от окружающей меня последние дни безысходности мне во что бы то ни стало хотелось, чтобы Вовка мне поверил, чтобы проанализировал мои слова и осознал: не могла я все это где-то услышать, а уж тем более выдумать. А если и могла, то лишь в общих чертах, а не в таких подробностях. Но он не собирался слушать, он смотрел на меня с ненавистью, в рыжих глазах полыхало шальное пламя.

– Не понимаю, – Вовкин голос упал до шепота, – зачем тебе все это? Что тебе нужно?

– Помощь, Вовка. Мне нужна помощь. – Я зажмурилась, чтобы не видеть этого шального пламени. – Когда не к кому больше идти, идешь к самому близкому. Я пришла к тебе, а ты не веришь. Просто позволь мне рассказать...

Он не позволил, выдернул меня из-за стола, волоком вытащил в прихожую, распахнул дверь.

– Пошла вон, – сказал Вовка очень тихо, но четко.

Что-то со мной случилось после этих слов, что-то непонятное поднялось мутной волной со дна души, захлестнуло, утопило и страхи, и сомнения. У меня больше не было друга детства Вовки Козырева, потому что друг детства Вовка Козырев сказал: пошла вон, и даже не захотел выслушать, не попытался понять. И плевать мне на взрослую тайну, одну на двоих, мне теперь на все плевать...

– Я пойду... – Сапоги мокрые, и босым ногам в них почему-то больно. – Сейчас, одну секундочку. – И пальто все никак не хочет налезать, и псиной от него воняет. – Тебе ж не нужны доказательства, значит, я просто так тебе скажу, по старой памяти... – А свет какой-то тусклый, и в голове шумит, наверное, от злости.

– Убирайся...

– Уже, но все равно скажу. – И пол под ногами шатается, а затылку холодно. – У тебя родинка на заднице. Справа. Нет, слева. И губу ты во время секса прикусываешь, а глаза закрываешь. И вообще, мне тогда совсем не понравилось, и я соврала, что ты супермен, чтобы тебя не обижать, потому что ты хотел, чтобы я так сказала. Мне больно тогда было и страшно, а ты, Козырь, так ничего и не понял, потому что козел...