Потеря княжескими корпорациями их функциональной составляющей отчетливо проявилась в полоцком походе 1563 г. В этом походе, отличавшемся высоким уровнем мобилизации всех воинских сил Московского государства, участвовали отдельные княжеские отряды, точнее, разрозненные группы, которые должны были выступать в этом качестве. Подробный пересчет выявил, что среди князей Суздальских числился 1 человек, среди Ростовских – 5, Оболенских – 13, Стародубских – 7, Мосальских – 13 и Ярославских – 5. Эти цифры резко контрастируют с данными Дворовой тетради (кроме случая с князьями Суздальскими), где в соответствующих рубриках было зафиксировано значительно большее количество членов родовых корпораций. Очевидным объяснением является фактическая служба представителей этих родов в составе стольников, стряпчих, жильцов и выборных дворян, а также в составе других корпораций. В разряде похода 1579 г. на «Немецкую землю» князья Черкасские (новая группа), Оболенские, Суздальские, Ярославские, Стародубские и Мосальские были прямо объединены с выборными дворянами (всего 212 человек)[252].

Отличием от других придворных чинов выступала не только генеалогическая ограниченность их состава. В рамках княжеских корпораций действовала выработанная за десятилетия совместной службы (не без вмешательства московского правительства) система старшинства. В этом отношении принадлежность к ним часто ограничивала возможности карьерного роста для представителей младших ветвей или фамилий, давно утративших связь со своими однородцами, таких как, например, князья Охлябинины и Хворостинины. Представители этих фамилий появляются в списке князей Ярославских только в 80-х гг. XVI в.[253]

В ряде случаев стоит предположить существование декларативных разрывов со своими родственниками, проявлявшееся во внутриродовых местнических столкновениях. Первое такое известное по сохранившимся источникам столкновение произошло в 1543 г. Окольничий Василий Чулок Ушатый на приеме у малолетнего Ивана IV был размещен местом ниже боярина Ивана Кубенского. Несмотря на разницу в думских званиях, он бил челом о том, что «сидеть ниже ево немочно». Оба местника принадлежали к роду князей Ярославских, но по родовому счету И. И. Кубенский приходился В. В. Чулку «племянником», на что тот и акцентировал внимание великого князя. Местническое дело И. И. Кубенский вел, ссылаясь не на родословные книги, а на разряды, по которым служба фамилии князей Кубенских в целом и его самого в частности действительно расценивалась значительно выше[254].

Дважды пытался местничать со своими родственниками Ю. И. Кашин. В 1543 г. о местах на воеводстве в Муроме он спорил с К. И. Курлятевым, а в 1547 г. выступил против Д. И. Немого. Вряд ли Ю. И. Кашин действительно рассчитывал на успех, местничая с заведомо более сильными противниками. Скорее он осознанно противопоставлял себя другим членам своего рода. В Тысячной книге и в Дворовой тетради он был записан по Калуге. Позднее, возможно, он вновь нашел общий язык с родственниками. На Земском соборе 1566 г. его сын Дмитрий был включен в группу князей Оболенских. В 1564 г. Ю. И. Кашин, подобно многим своим сородичам и вместе с ними, попал в опалу и был убит[255].

Среди князей Оболенских отсутствовал и его родной брат Петр, местничавший в 1549 г. с тем же Д. И. Немым. Из представителей этого же рода местничали между собой в 1544 г. также князья И. А. Копыря Кашин и О. Т. Тростенский. Оба они в Дворовой тетради числились по другим корпорациям[256].

Последний интересующий нас случай внутриродового местничества условно относится к 1560 г., когда друг с другом спорили А. И. Прозоровский и Д. С. Шестунов[257]. Шестуновы не входили в состав корпорации князей Ярославских и не были учтены в княжеских рубриках этого времени.

Понятно нежелание князей Кубенских подчиняться правилам родового старшинства. Представители этой фамилии занимали прочное положение в Боярской думе и не нуждались в дополнительной поддержке своего рода, так что В. В. Чулок Ушатый напрасно напоминал своему местнику о его происхождении. Не считал нужным считаться со своим менее известным родственником и окольничий Д. С. Шестунов.

Пример Ю. И. Кашина показывал возможность личной карьеры, за пределами сложившегося круга клановых отношений. Он не принадлежал к «боярской» фамилии и, следовательно, не слишком высоко котировался среди однородцев. Тем не менее в 1555 г. он был удостоен боярского звания, ставшего наградой за его многолетнюю службу.

Сложившаяся система отношений должна была проявляться в политической борьбе при великокняжеском (царском) дворе. События боярского правления позднее в официальном летописании получили емкую характеристику: «Бяше вражды о корыстех и о племянех их, всяк своим печется». В 1533 г. братья Иван Плетень и Андрей Честокол Шуйские, собираясь отъехать на службу к Юрию Дмитровскому, обращались за поддержкой к своему родственнику, Борису Горбатому. По своему происхождению они находились в пятом колене родства, что не препятствовало поддержанию клановых связей[258].

В середине XVI в. патрон-клиентские отношения отчетливо проявились среди князей Ростовских. После династического кризиса 1553 г. в Великое княжество Литовское собирался бежать боярин С. В. Звяга Ростовский. Несколько известных и предполагаемых участников этого побега (Н.С., И.Б. и Н. Б. Лобановы, В. В. Волк Приимков) принадлежали к числу новгородских помещиков, нуждавшихся в поддержке влиятельных лиц при дворе[259].

Не следует, конечно, абсолютизировать зависимость от «сильных» родственников. В каждом отдельном случае влияние на принятие того или иного решения оказывало большое число факторов. Донос на В. В. Волка Приимкова был составлен, например, его однородцем, князем Никитой Ростовским, получившим позднее часть его поместья в Деревской пятине[260].

Трудно сказать, насколько сильными были в действительности указанные родовые связи, которые могли серьезно варьироваться в конкретных примерах. Важно, что их значение признавалось государственной властью. В преддверии и сразу после учреждения опричнины царская опала синхронно настигла большое число представителей рода князей Оболенских («И тогда же и других княжат немало того же роду побито»). В монахи были пострижены Д. И. Курлятев «со женою и с сущими малыми детками» и Д. И. Немой, убиты – М. П. Репнин, Ю.И. и И. И. Кашины, А. И. Ногтев (Ноготков), Д. Ф. Овчинин, Д. Ф. Шевырев, П. И. Горенский (его брату Юрию удался побег к королю Сигизмунду-Августу), Н.Ф. и А. Ф. Черные Оболенские[261].