litbaza книги онлайнИсторическая прозаМое обнаженное сердце - Шарль Бодлер

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 96
Перейти на страницу:

Но Теодор де Банвиль отказывается склоняться над этими кровавыми топями, над этими безднами, полными грязи. Подобно античному искусству, он выражает только то, что прекрасно, радостно, благородно, велико, ритмично. Также вы не услышите в его произведениях диссонансов, неблагозвучия музыки ведьмовского шабаша; равно как тявканья иронии, этой мести побежденного. В его стихах все выглядит праздником и невинностью, даже сладострастие. Его поэзия – не только сожаление, ностальгия, она сама очень охотно возвращается к райскому состоянию. Так что с этой точки зрения мы можем рассматривать его как очень храброго оригинала. Прямо в сатанинском или романтическом окружении, посреди хора проклятий, он отважно воспевает доброту богов и является совершенным классиком. Я хочу, чтобы это слово было услышано здесь в самом благородном, в самом по-настоящему историческом смысле.

VIII. Пьер Дюпон

После 1848 года Пьер Дюпон приобрел большую славу. Любители строгой и тщательной литературы нашли, быть может, эту славу слишком большой. Но сегодня они слишком хорошо отомщены; ибо сейчас Пьером Дюпоном пренебрегают даже более, чем подобает.

В 1843–1845 годах огромная, нескончаемая туча, пришедшая отнюдь не из Египта, обрушилась на Париж. Эта туча извергла из себя нео-классиков, которые, конечно, стоили многих легионов саранчи. Публика так устала от Виктора Гюго, от его неустанных способностей, от его несокрушимых красот, была так раздражена, постоянно слыша, как его величают справедливым1, что на какое-то время решила в своей коллективной душе принять за нового идола первое же бревно, которое свалится ей на голову. Всегда можно рассказать прекрасную историю о заговоре глупости в пользу посредственности; но на самом деле бывают такие случаи, когда, столь бы правдивыми вы ни были, лучше не рассчитывать на то, что вам поверят.

Это новое увлечение французов классической глупостью грозило продлиться долго; к счастью, время от времени можно было наблюдать мощные симптомы сопротивления. Уже Теодор де Банвиль произвел, хотя и напрасно, свои «Кариатиды»; все красоты, там содержавшиеся, были таковы, что публика немедленно должна была их отвергнуть, потому что они были мелодичным эхом мощного голоса, который хотели заглушить.

Пьер Дюпон нам тогда немного помог, и эта столь скромная помощь произвела громадное действие. Я взываю ко всем тем из наших друзей, кто тогда посвятил себя изучению литературы и был удручен новой ересью; я думаю, они, как и я, признают, что Пьер Дюпон был превосходным отвлечением. Он стал настоящей дамбой, послужившей для того, чтобы отвратить поток, пока тот не истощится и не иссякнет сам по себе.

До этих пор наш поэт еще оставался не определившимся – не в своих симпатиях, но в манере письма! Он опубликовал несколько стихотворений благоразумного, умеренного вкуса, в которых чувствовалась прилежная учеба, но беспородного стиля, и не имел более высоких устремлений, нежели Казимир Делавинь. И вдруг его поразило озарение: он вспомнил свои детские чувства и скрытую поэзию детства, которую некогда столь часто будило то, что мы можем назвать анонимной поэзией, – он вспомнил песню; но не творение так называемого образованного человека, склоненного над казенной конторкой и использующего свой досуг бюрократа, а песню первого встречного – земледельца, ломового извозчика, каменщика, матроса. Альбом «Крестьяне» был написан в чистом и решительном, свежем, красочном, вольном стиле, а фразу несли, как конь всадника, простодушные, легкие для запоминания и сочиненными самим поэтом мелодии. Этот успех еще помнят. Он был необычайно большим и всеобщим. Образованные люди (я говорю о настоящих) нашли тут свою пищу. Общество не оказалось нечувствительным к этой безыскусной прелести. Но главная помощь, которую извлекла из этого Муза, состояла в том, что душа публики вновь обратилась к истинной поэзии, которую, похоже, неудобнее и труднее любить, чем рутину и устаревшие моды. Вновь была обретена буколика; как и у лжебуколики Флориана2, у нее были свои прелести, но, главное, она обладала проникновенным, глубоким, извлеченным из самого сюжета и быстро сворачивающим к грусти звучанием. Грация была там естественной, а не приделанной каким-нибудь искусственным приемом, которым пользовались в XVIII веке художники и литераторы. Некоторая грубоватость даже способствовала тому, чтобы сделать более зримой чувствительность суровых людей, о чьей радости или боли рассказывали эти стихи. Когда крестьянин без всякого стыда признается, что смерть жены огорчила бы его меньше, чем падеж быков, это так же не шокирует меня, как бродячие циркачи, расточающие больше ласковых и сострадательных родительских забот своим лошадям, нежели детям3. Под ужасным идиотизмом ремесла кроется поэзия ремесла; Пьер Дюпон сумел отыскать ее и не раз ярко выразить.

В 1946-м или 1847 году (полагаю скорее, что в 1846-м) Пьер Дюпон во время одной из наших долгих прогулок (блаженного фланирования тех времен, когда мы еще не писали, уставившись на часы, – услада расточительной юности; о мой дорогой Пьер, вы об этом помните?) заговорил со мной о небольшом только что сочиненном стихотворении, в ценности которого его ум был очень не уверен. И он напел мне своим чарующим голосом, которым обладал тогда, «Песню рабочих». У него и в самом деле были большие сомнения, поскольку он не очень понимал, что ему думать о своем произведении; полагаю, он не рассердится на публикацию этой подробности, впрочем, довольно комичной. Дело в том, что для него это было новой поэтической струей; я говорю для него, потому что более искушенный ум (каким он не обладал), привыкший следить за собственными развитием, мог бы догадаться по альбому «Крестьяне», что вскоре ему суждено воспеть страдания и радости всех бедняков.

В лохмотьях, под стропилами,
Средь мусора и сов
Мы вечерами стылыми
Дрожим от сквозняков.
Но все ж к оконцу тянемся,
И закипает кровь —
О солнце нам мечтается
И зелени дубов!4

Я знаю, что стихи Пьера Дюпона не являются произведениями безупречного и совершенного вкуса; но у него есть наитие, если не обоснованное чувство совершенной красоты. И вот вам пример: что есть более расхожего, более тривиального, чем взгляд бедности, брошенный на богатство своего соседа? Но здесь чувство усложняется поэтической гордостью, увиденным мельком сладострастием, которого чувствуют себя достойными; это настоящая черта гения. Какой долгий вздох! Какое стремление! Мы тоже понимаем красоту дворцов и парков! Мы тоже догадываемся об искусстве быть счастливыми!

Была ли эта песня одним из летучих, носящихся в воздухе атомов, скопление которых становится грозой, бурей, событием? Был ли это один из тех симптомов-предвестников, которые люди проницательные видели тогда в интеллектуальной атмосфере Франции? Я не знаю. Как бы то ни было, через малое, очень малое время этот звучный гимн восхитительно подошел ко всеобщему перевороту в политике и в политической практике. Он почти немедленно стал боевым кличем обездоленных классов.

Движение этой революции день за днем увлекало душу поэта. Все события нашли отклик в его стихах. Но я должен заметить, что, хотя у инструмента Пьера Дюпона более благородная природа, чем у инструмента Беранже, тем не менее это не одна из боевых труб, какие нации хотят слышать в музыке, предшествующей великим битвам. Он не похож на:

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 96
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?