Я взглянул на Зою. Она стояла у двери, приложив к нижней части лица кулачки, глаза печальные, но в них ни малейшего сожаления о том, что случилось. Нет, я неправильно выразился, «ни малейшего сожаления не о том, что случилось, а о том, что супруг мертв». Видимо, достал ее муж-тиран так, что она рада от него избавиться, пусть и таким жестоким способом.

— Зоя, — тихо проговорил я. — Ты уверена в том, что поступаешь правильно и у тебя хватит сил пройти через испытания, связанные с общением с полицией, с враньем, еще не поздно вызвать сейчас полицию и представить ей мой вариант случившейся трагедии.

Зоя отрицательно покачала головой и твердо сказала:

— Я справлюсь.

— Как знаешь, — разочарованно произнес я, ибо в глубине души все же надеялся, что Зоя одумается и откажется от своей губительной для нас обоих затеи представить произошедшие в доме события в ином свете. — Что же, нет так нет.

Похлопал по карманам мертвого Володи, нащупал, в каком лежал ключ от автомобиля и пульт управления от ворот, и достал его.

— Ты часы с него сними, — посоветовала Зоя. — Они стоят немереных денег. Скажу, что их тоже украли грабители. А то подозрительно будет, ценности украли, а такую вещь не тронули.

Я тяжко вздохнул: никогда мне еще не доводилось быть в роли мародера. Что ж, испытаем, каково это — с мертвых вещи снимать. Я стащил с руки Шумилина часы, встал, подойдя к Зое, отдал их ей. Затем поднял с пола пистолет и протянул своей любовнице.

— Теперь нам нужно быстро протереть все те места, которых касались мои руки, — распорядился я. — Не хочу, чтобы полицейские нашли здесь мои отпечатки пальцев.

Зоя не стала со мной спорить. Она молча вышла, принесла пару тряпок, и мы наспех в течение нескольких минут добросовестно протирали те места, где касались мои руки. Затем направились к двери.

— Сними один чулок! — потребовал я, когда мы оказались в коридоре.

— Извини, но сейчас не до эротических игр, — вдруг обиделась молодая женщина.

В другое время я бы не преминул пошутить на эту тему, сейчас же сурово сказал:

— У меня другая цель. Снимай давай!

Зоя поняла, что я не шучу, и безропотно подчинилась. Она задрала юбку, спустила с ноги чулок, а потом и вовсе сняла его и протянула мне. Я молча натянул его на голову.

— Чтобы в случае чего Тимофей не узнал, — пояснил я, но Зоя, похоже, и так уже догадалась, для чего мне потребовалась интимная вещь ее туалета.

Потом Зоя пошла по дому, собирать ценные вещи, чтобы спрятать их в подвале, инсценировав таким образом ограбление. Я же, прихватив на кухне скалку в качестве оружия — трогать биту с отпечатками пальцев, свидетельствующих о том, что Шумилин сопротивлялся, сражаясь с кем-то, я не хотел, — и отправился к входной двери. Надев лишь обувь, выключил наружное освещение и налегке выскочил во двор. Свет в гостевом домике не горел, и мне очень хотелось думать, что Тимофей спит. Шел сильный снег. Ежась — было довольно прохладно в моем легком свитерочке, — пересек двор и приблизился к входной двери гостевого домика. Как и предполагал, дверь была заперта. Я не отчаивался, прошел вдоль фасада в ту сторону, где не было окон охранника, сквозь которые он мог меня увидеть, если вдруг все же не спал, завернул за угол и скользнул вдоль торца домика к тыльной его части, затем еще раз свернул за угол и приблизился к центральному окну. Распашная решетка оказалась не запертой, отодвинул ее, потом осторожно надавил на створку, и она поддалась. Это обстоятельство меня ничуть не удивило, на него-то и рассчитывал, пробираясь к окну. Вчера мы с Тимофеем вылезли в него, когда я проверял, можно ли покинуть территорию дома, не попав в поле обзора видеокамеры. Вернулись мы в гостевой домик через дверь, и я не помнил, чтобы Легков закрывал окно, забыл он его закрыть и позже. Теперь ему придется расплатиться за свою забывчивость. Сильнее раскрыл створку, приоткрыл вторую, стараясь, чтобы она не скрипнула, сунул голову в окно и прислушался. Было тихо. Стараясь не производить шума, скользнул за окно, прикрыл створки — была опасность, что охранник почувствует, как потянуло холодом, и проснется. Дверь в комнату Тимофея была открыта. Я разулся, осторожно ступая по половику, приблизился к ней и заглянул внутрь краем глаза. В темноте были видны очертания стола, аппаратуры, кровати с лежащим на ней охранником. Он громко и прерывисто дышал. Я вошел в комнату, не зная, как приступить к делу. Вырубать лежащего безоружного человека скалкой не в моих правилах. Но тут вопрос этических норм решился сам собой. Оказалось, Тимофей не спал, а поджидал, когда я войду к нему. Он лежал головой к окну, лицом ко мне и неожиданно подскочил и ринулся вперед, занеся руку для удара. Но я, разумеется, был готов к любого рода неожиданностям, ибо шел с определенной целью и со скалкой наперевес и в том числе предполагал отражение атаки охранника, ежели тот вдруг нападет на меня. Резко отклонился влево в сторону и выбросил вперед и вверх свое оружие. Удар пришелся Тимофею по груди и шее, что заставило его подлететь на месте и грохнуться на пол. Я вложил в удар немалую силу, и этого оказалось достаточным для того, чтобы лишить Легкова возможности двигаться. Эх, мне бы такое оружие в драке с Шумилиным, и я бы запросто забил его до полусмерти, что было бы намного лучше, чем он одержал победу надо мной, но был сражен пулей своей жены насмерть.

Тимофей тяжело и с хрипом втянул в себя воздух. Не думаю, что я его покалечил, но вот легкие отбил точно. Однако это не смертельно, отдышится. Даже был уверен в том, что Тимофей оставался вполне боеспособным, но решил не драться, предпочитая быть, скажем, так: легко раненным и поверженным в бою, чем убитым при оказании дальнейшего сопротивления. И его понять можно: он же не знал, кто на него напал, сколько нападавших и что они намерены с ним сделать. Тем не менее я с силой упал одним коленом на грудь Тимофея, отбросил скалку и для острастки еще раз врезал ему кулаком по скуле. Мои действия напрочь выбили из него остатки боевого духа и парализовали волю. Здоровый мужик, охранник, лежал как мешок, набитый соломой, и от страха трясся и, как мне показалось, всхлипывал. Я резко перевернул (пардон за каламбур) тяжелого Легкова на живот и заломил ему руки за спину. Стянув с головы так и не пригодившийся мне чулок, ибо действовал в темноте, туго перевязал им руки Тимофея.

— Эй, мужик! Чего тебе надо-то? — наконец обрел дар речи охранник.

Я внутренне усмехнулся его так хорошо знакомому мне волжскому говорку и, размахнувшись, дал ему затрещину.

— Заткнись! — рявкнул, стараясь до неузнаваемости изменить голос. — Веди себя тихо и останешься жив.

Я старался нагнать на охранника еще больше страху, чтобы у него и в мыслях не было противиться моим действиям. Наступил одной ногой на спину Легкова, хотя тот и не попытался подняться, сорвал с кровати простыню и попробовал разорвать ее, но не тут-то было: какой бы я ни обладал силой, ткань оказалась новой, плотной и никак не поддавалась. Заметив на столе лезвие ножа, блеснувшее в свете падавшего со двора в окно света, я потянулся к столу, взял нож и уже с его помощью разрезал простыню на несколько полос. Легков, как я понял, был одет в спортивные штаны и футболку. Схватил его за шиворот, рывком поднял на ноги, затем усадил на стул и с помощью разрезанной на полосы простыни надежно привязал к стулу, который установил таким образом, чтобы охранник не видел, что происходит во дворе — не хотел, чтобы он видел, как я буду загонять автомобиль Шумилина во двор. К моему удивлению, все получалось довольно быстро, ловко, будто всю жизнь занимался тем, что вырубал и связывал охранников. Времени стирать с видеорегистратора запись или вытаскивать из него жесткий диск не было, как не было и инструментов, с помощью которых можно было бы вскрыть оборудование для видеонаблюдения, поэтому я не мудрил — достал из кармана перчатки, надел их и, отсоединив от видеорегистратора шнуры, сунул его под мышку. Затем вышел в коридор, повернул в замке торчащий из него ключ и ступил на улицу.