Маруся сидела, мучительно борясь с дурнотой и нарастающей головной болью. Нужно было указать Варваре на дверь или хотя бы встать и выйти самой, но она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, ни тем более повернуть голову или хотя бы прикрыть глаза, чтобы не смотреть на отвратительную трапезу. Варвара же, покончив с пирожком, похвасталась:

– Я вообще многое про тебя знаю, милочка. Например, как ты голову муженьку своему дуришь. Таблеточки-то заветные давно не пьешь, почитай, три с половиной года. А мужу врешь, будто пьешь! Уж так хочется родить да привязать его покрепче. Всех врачей уже обежала, только без толку. Пустая, бесплодная, бесполезная деревяшка. Постарались докторишки-то колхозные, а? Выскребли досуха! – Варвара гнусно захихикала.

У Маруси уже не оставалось сил, чтобы удивляться, возражать, отвечать. Никто не мог знать того, о чем говорила сейчас эта ведьма. Маруся не рассказывала об этом ни единой живой душе, даже родной матери. И все же это была правда, и Варваре эта правда каким-то непостижимым образом была известна. Родить Леше сына было Марусиной заветной мечтой, которая никак не желала сбываться.

– Только зря стараешься. Даром ты Леше не нужна, а уж с прицепом – подавно. У него давно другая, – злорадно выплюнула Варвара.

– Неправда, – беззвучно, одними губами прошептала Маруся. Эти слова, наверняка сказанные только для того, чтобы окончательно добить ее, тем не менее причиняли такие страдания, что и головная боль по сравнению с этим казалась незначительной.

– Совершеннейшая правда, – широко осклабившись, закивала Варвара, – думаешь, где он той ночью был, когда ты в обмороке валялась? От кого под утро вернулся?

Она снова захохотала и потянулась за очередным пирожком. Откусила, принялась жевать. Резко запахло тухлятиной.

– Наконец-то с луком и яйцом попался! – удовлетворенно заключила Варвара.

Маруся была уверена, что ее сейчас вырвет. Головная боль выросла до гигантских размеров. В виски будто вкручивали шурупы. Она ничего вокруг не видела, не понимала, весь мир был – одна сплошная огненная боль.

– А ну, бери, ешь, – приказала Варвара.

Неизвестно почему, против воли, Маруся подчинилась. Как загипнотизированная, превозмогая боль, пронзающую ее от каждого движения, протянула руку к тарелке и послушно взяла лежащий с краю золотистый продолговатый пирожок. Откусила. Тупо посмотрела на красную начинку. Вместо аромата малины в нос ударил характерный густой металлический запах. Как она сразу не догадалась?

– Это же… кровь, – то ли сказала, то ли подумала Маруся.

– А как же! – ухмыльнулась Варвара и, кривляясь, проговорила: – Вкушай плоть и кровь Христову, дочь моя. Не гнушайся!

Маруся содрогнулась от рвотного спазма, попыталась выплюнуть жуткую тошнотворную кашицу, но Варвара бешено заорала, срываясь на визг:

– А ну, глотай! Глотай, кому сказала! – Горло сжалось, Маруся задыхалась, на глазах выступили слезы. Череп изнутри взорвался новой ослепляющей болью, которая казалась во сто крат хуже, и уже в совершенном беспамятстве, не понимая, на каком свете находится, она сделала мучительный глоток.

– Вот и славно, – совершенно другим, деловитым и спокойным, обычным своим голосом произнесла Варвара. Спектакль закончился. Она как-то сразу подтянулась, перестала паясничать, стала собранной и серьезной. Внимательно, изучающе, как врач на приеме, посмотрела Марусе в глаза. Видимо, увиденное ее удовлетворило, и она повторила:

– Вот и славно. Умница. А теперь – доброй ночи, дорогая.

Резко вскинула руку и почти неуловимым, молниеносным движением ткнула указательным пальцем куда-то в середину Марусиного лба. Точечное прикосновение отозвалось легким гулом, головная боль достигла пика и бесследно пропала. В ту же секунду мир вокруг покачнулся, вспыхнул малиновым светом, потом потемнел и пропал. Маруся кулем свалилась со стула.

Алексей приехал в Ракушку без четверти пять. Этот поселок был гораздо больше Каменного Клыка и куда оживленнее. Улицы шире, длиннее и извилистее. На перекрестках подмигивают светофоры.

Люди спешили по своим делам, толпились на маленьких базарчиках, стояли и болтали на тротуарах, перебегали дорогу перед редкими автомобилями. Здесь было не так чисто и опрятно, как в Каменном Клыке. Запросто можно встретить мужичка в неслабом подпитии или тетку в засаленном халате и меховой душегрейке, которая прямо в чем была выскочила из дому за хлебом. Алексей подумал, что Каменный Клык по сравнению с Ракушкой кажется апатичным, безлюдным и сонным. Словно это и не поселение вовсе, а тщательно прорисованная картинка. Все необходимые детали на картинке присутствуют: и домики есть, и улочки, и деревья, и фонари, и машины. Но все вместе производит впечатление чего-то замершего, надуманного, нарочитого, искусственного…

Он постарался выкинуть эту чушь из головы. За Каменным Клыком просто лучше следят, вот и все. Если уж на то пошло, европейские городки и деревеньки с непривычки часто кажутся россиянам игрушечными, ненастоящими. Возле небольшой симпатичной церквушки Алексей повернул направо. Мысль о том, чтобы остановиться, выйти и поставить свечки, пришла и тут же исчезла. Успеть нормально, без спешки поговорить с Наумовым куда важнее. В храм он зайдет как-нибудь в другой раз.

Когда Алексей добрался до «Книгочея», оказалось, что Наумов занят на складе. Молоденькая продавщица пообещала его позвать, кокетливо стрельнув подведенными бирюзовым карандашом глазками. Алексей, чтобы не стоять столбом возле кассы, принялся разглядывать книжные полки. Магазин был, по меркам поселка, довольно крупный. В первом, большом, зале была представлена художественная литература, во втором, поменьше, – детская, техническая и учебная. Здесь же продавали канцтовары, открытки и прочие мелочи. Покупателей, кроме Алексея, оказалось всего двое. Мальчишка-школьник задумчиво изучал решебники, и дама средних лет припала к полке с дамскими романами.

– Добрый вечер, Алексей! – громко поздоровался Наумов, неожиданно появившись откуда-то из глубины магазина.

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич, – Алексей улыбнулся и пожал протянутую руку. На вид Наумову казалось меньше шестидесяти, однако Алексей знал, что на самом деле тот гораздо старше. Высокий, плотный и крепкий мужчина с пышной шевелюрой, в которой почти не видно седины. Наумов носил усы и бороду, сильно закрывавшую щеки, имел густые брови, отчего лицо его казалось заросшим, спрятавшимся в тени растительности. У Сергея Сергеевича были необычайно яркие голубые глаза, нос с острой горбинкой и крупные, плотно прижатые к голове уши.

Они пару минут поговорили о пустяках, после чего Алексей, изо всех сил стараясь изобразить заинтересованность, выслушал, какие книги получил недавно «Книгочей». Ему не терпелось задать свои вопросы, но перебивать Наумова было неловко. Слава богу, Сергей Сергеевич оказался весьма проницателен. Оборвав свой монолог на полуслове, он вдруг сказал: