— Мне кажется странным, что твой брат настолько доверял другой семье, что отправил тебя туда. Даже когда мой отец заключает мир с другими, это не значит, что он доверяет им настолько, чтобы послать туда кого-то, кто ему дорог.

— Я попросил Римо отправить меня к ним. Мне нужно было уйти от своих братьев, от их тени и их защиты. В Нью-Йорке ко мне не относились как-то особенно. Я был никем. Я должен был выполнять грязную работу, а их Капо наказывал меня, когда я не делал этого.

— Где бы ты ни был, ты никогда не будешь никем, Адамо. Даже если ты далеко от своих братьев и Вегаса, твоя фамилия имеет вес, как и моя. Мы носим наши фамилии как бремя и щит. Единственный способ для нас быть анонимными это взять новое имя и фамилию и стать кем-то другим.

— Ты когда-нибудь думала об этом? Оставить отца и Братву? Начать все сначала?

Динара покачала головой.

— Это у меня в крови. Это часть моей жизни. Мне не нравятся все аспекты жизни, но я не хочу убегать от этого, — сказала она, проводя пальцем по моим шрамам.

Я рассказал ей о каждом шраме, и когда наконец замолчал, ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего. Я провел ладонью по верхней части ее бедер и тонким шрамам там, в безмолвном вопросе.

Динара вздохнула и снова подняла лицо к потолку.

— Иногда мы сами себе злейшие враги.

Я кивнул, потому что это истина, которую я узнал в прошлом. Я подозревал, что шрамы были нанесены самой себе. Они напоминали мне шрамы на запястьях некоторых моих знакомых наркоманов от порезов.

— Почему? — спросил я.

— Я принимала наркотики, заглушая старую боль. Но они заставили меня оцепенеть во всех смыслах этого слова, и поэтому я попыталась почувствовать что-то, даже если это была боль, пока я не решила, что это.

Что-то в Динаре напомнило мне меня самого, когда я не был трезв очень долго. Наркотики остались в ее прошлом, как и в моем, но я хотел знать причины ее зависимости.

— Что за старая боль?

Выражение ее лица стало замкнутым.

— Правда обо мне, которую скрывает твой брат, изменит твой взгляд на меня. Но скажи Римо, что я разрешаю ему поделиться этим с тобой, если это то, что ему нужно.

Римо никогда и ни у кого не спрашивал разрешения. Сомневаюсь, что именно по этой причине он скрывал от меня правду.

Динара забралась на меня сверху, позволяя волосам закрыть мое лицо.

— Когда-нибудь тебе придется взять меня с собой в Вегас и показать свой город.

— Ты имеешь в виду привести тебя к твоей матери?

Губы Динары коснулись моих.

— А если я скажу «да»?

— Не думаю, что это хорошая идея, если только Римо не разрешит встретиться.

— Он не сможет вечно скрывать ее от меня.

Я вздохнул, проводя рукой по волосам Динары.

— Боюсь, ты используешь меня против моих братьев.

— Я знаю, — просто сказала она и поцеловала меня.

Я отстранился.

— Ты не сможешь повлиять на меня, даже если часть меня захочет сделать все, что ты попросишь.

— Заткнись. — Динара пробормотала.

Я позволил ей заставить меня замолчать одними губами. Я не был уверен, какую тайну Римо раскроет о Динаре. Но надеялся, что это не заставит меня проявить нерешительность, не заставит меня захотеть помочь ей даже против Римо. Мой брат натворил в своей жизни много дерьма, и я боялся, что история с матерью Динары была еще одной в этом списке. Я часто не соглашался с тем, что делали мои братья, но поддерживал их. Что, если тайна Динары сделает это невозможным? Возможно, именно поэтому Римо держал этот секрет при себе, и, быть может, теперь, когда я ближе к Динаре, он раскроет его по той же самой причине. Проверяя мою преданность.

ГЛАВА 11

Мой отец ненавидел мою мать. Каждый раз, когда я упоминала ее имя, отвращение отражалось в каждой жесткой черте его лица. Он хотел ее смерти. Нет, он жаждал, чтобы она страдала и умирала. Простой смерти ему было недостаточно. Как Пахан, он мог убить почти любого, сделать их последние часы как можно более мучительными, и, конечно же, он не испытывал никаких угрызений совести по этому поводу.

Но моя мать находилась на территории Каморры, в самом ее центре, в Лас-Вегасе, под бдительным оком некого иного, как Капо Каморры — Римо Фальконе.

Римо Фальконе был лишь отдаленным воспоминанием о молодой девочке, и он тот, кто стоял между мной и моей матерью. Обойти его без посторонней помощи невозможно. Отец не хотел мне помогать. Если только Римо не отдаст ему мою мать, чтобы он мог убить ее сам. А Адамо?

Возможно, Адамо мог бы помочь, но сможет ли он? Использовать его ради получения информации легко, но что я хотела от него помимо этого… Я не была уверена, стоит ли вообще спрашивать. Но имелся ли у меня выбор?

Это было слишком важно, позволяя эмоциям встать на пути, особенно когда я не уверена в их степени. Может ли хоть что-то, между нами, продлиться?

Но в отличие от Адамо я не могла оставить прошлое в покое. Оно не позволяет мне. И не преследовать месть? Невозможно.

Прошлое было моим бременем. Иногда по ночам воспоминания были свежи, и я просыпалась с запахом сладких духов матери в носу, с кожей, покрытой потом. Я ненавидела эти ночи, эти сны, заставлявшие меня чувствовать себя маленькой и слабой, разрушая все, над чем я так усердно работала.

Прошлое

— Пойдем, Мэнди, — сказала мама, вытаскивая меня из машины и таща к кирпичному зданию.

Мне не нравилось это имя. Но, возможно, оно не будет последним. Мои последние пять имен не были. Я скучала по своему настоящему имени. Екатерина, или Катенька, как меня всегда называл папа. Но это было ужасным.

— Мэнди, поторапливайся!

Ее голос был напряжен от страха. Парни забрали нас с собой, подальше от дома, в котором мы жили уже несколько недель. Они посадили нас в машину и отвезли в заведение с большой неоновой вывеской над входом. Ноги женщины вспыхнули яркими красками, и между ними замигали слова «Сахарница». Я не сопротивлялась, а только плелась за ней. Я опустила взгляд в пол, как меня учили, когда мы проходили через бар. Пахло алкоголем и дымом, но больше всего — тяжелыми духами, еще более сильными, чем те, которыми пользовалась мама. Я