— «Суд осудил вас на десять лет тюрьмы!» Это судья говорит обвиняемому. «Большое спасибо за доверие, гражданин судья! Я не надеялся прожить так долго».

Странные все-таки дядя Степа выбирает анекдоты для демонстрации работникам прокуратуры, тематические так сказать: она предпочла смерть, оба умерли, и этот вот — я не надеялся прожить так долго...

Москва осталась позади. Люба как бы между прочим сообщила, что в Челюскинской живет их главный. Петя не остался внакладе, сказав, что их дача расположена через три дома от участка, принадлежавшего знаменитому разведчику Абелю, а часть поселка вдоль другой стороны их улицы заселена потомками легендарных латышских стрелков, охранявших Ленина.

— Лучше бы они его похуже охраняли, — захихикал Ломанов и простер по-ленински руку.

Да, ничего святого у нынешней молодежи. Я как-то совсем по-стариковски вспомнил, как пришел в ужас, услышав первый в своей жизни анекдот про Ленина. Я тогда учился в четвертом классе, и мне казалось кощунственным не только рассказывать про великого Ленина анекдоты, но и даже слушать их. Ведь Ленин так любил детей! — уверяли нас чуть ли не с трехлетнего возраста.

Хозяин дачи, Алексей Сергеевич Зотов, встречал нас у самой калитки. Высокий, немного сутулый, он был одет с дачным шиком. В голубой потертой джинсовой рубашке, еще более потертых, даже вылинявших добела джинсах и клетчатом пиджаке, явно купленном в очень хорошем магазине не в нашей стране, но очень давно. Он приподнял соломенную шляпу, приветствуя нас. Кокетливое зеленое перышко на шляпе выдавало ее альпийское происхождение.

— Рад приветствовать вас в наших подмосковных пенатах. — В его голосе чувствовался скрытый юмор, который выдавал легкую растерянность.

Видимо, по телефону Петя отчасти раскрыл наши карты, то есть предмет нашего интереса.

— Прошу сразу к столу. Попьем чаю с дороги. Самовар уже закипает.

Мы расположились за большим деревянным столом под старой яблоней. Ее ветки, отягощенные довольно крупными зелеными плодами, угрожающе нависали над нашими головами. У нас был хороший шанс почувствовать себя Ньютонами. Но хозяин нас разочаровал:

— Это антоновка, поспеет она только осенью, так что на голову не упадет и шишек не набьет.

Чай с мятой был удивительно вкусным, так же как и свежее клубничное варенье из собственного урожая. После чая я, кажется, второй раз за вечер разочаровал Любу, попросив хозяина показать мне окрестности. Любу я оставлял на попечение молодых людей.

Прежде чем мы со старшим Зотовым покинули молодую компанию, он сходил в дом и принес Любе кроссовки, чтобы она переобулась. Люба чуть более резко, чем следовало бы, отказалась.

Алексей Сергеевич предложил прогуляться в сторону Тарасовки. Воздух был свеж и потрясающе чист. Я чувствовал, как мои отравленные Москвой легкие наполняются кислородом. Все-таки надо вытащить Костю Меркулова на пикник. Конечно, ему легче, на даче в Удельном он получает какую-никакую порцию воздуха. Но «дикий» шашлычок на берегу реки ни с чем не сравнить.

— Я уже два года почти безвылазно живу на даче. С тех пор, как умерла Петина мама. — Алексей Сергеевич немного закашлялся, словно прочищая горло, и продолжил: — Зимой, здесь необыкновенно тихо и хорошо. Представляете, все это — в снегу...

Он взмахнул рукой, словно указывая на собственные владения. Я легко мог представить себе зимнее утро, холодное яркое солнце, потрясающую тишину и одинокого человека, гуляющего между пустующими дачами.

— Расскажите мне о Филине. Что это за птица такая? — Я почувствовал, что Алексею Сергеевичу можно доверять.

Было в нем что-то такое, что сразу располагало к нему. Какое-то сочетание внешней сентиментальности и добродушия с твердой волей и ясным умом.

Филин... Когда-то я знал его слишком хорошо. Мы вместе учились на журфаке, даже немного соперничали. Нам обоим светило блестящее будущее. Острое перо, знание языков, безупречная биография до седьмого колена. Это было время «оттепели», самые радужные надежды носились в воздухе. На стадионах читали стихи, а на кухнях обсуждали политику партии. Менялись старые кадры. Многих молодых деятелей культуры стали выпускать за границу. Мы с Семеном оказались в то время самыми молодыми журналистами-международниками. Да и само это наименование именно тогда родилось. Можно считать, что мы были родоначальниками жанра и могли писать не только гадости.

По небольшому мосту мы пересекли закрытый водоканал, по которому поступает в Москву питьевая вода. Алексей Сергеевич с улыбкой сообщил, что раньше канал охраняли лучше. Теперь же какой-нибудь шпион при желании вполне мог бы отравить пол-Москвы, и его бы долго ловили...

— Да, это были замечательные годы. Мы тогда с Семеном работали в Нью-Йорке. Он — от «Правды», я — от «Литературки». Его статус, сами понимаете, был, конечно, выше. Но у меня, в свою очередь, были тоже немалые преимущества — я писал для самой либеральной советской газеты. Так что мог себе кое-что позволить... Журналисты-международники, я думаю, вы об этом знаете, делятся на две основные категории.

Алексей Сергеевич поднял ладонь и стал загибать пальцы, словно дошкольник, пытающийся сосчитать, сколько же будет, если к одному прибавить один.

Первая — просто журналисты, вторая — разведчики, работающие «под крышей». Это, конечно, не значит, что «просто журналисты» были органам неподотчетны, но все же... Как я позже понял по многим вещам, Семен Филин был связан с органами, возможно, еще до поступления в университет. Потому-то его карьера и катилась как по маслу. Вы помните, что позже он стал работать на телевидении, где выступал в роли главного специалиста по СИТА. В нем как-то странно уживались и подлинная любовь к Америке, и постоянное желание облить ее немножечко грязью. Кажется, он это делал не только по служебным обязанностям. Удовольствие получал. Знаете, ведь это чувствуется. Так вот, с его карьерой все обстояло прекрасно, а с моей же вовсе не так. Как будто кто-то постоянно вставлял мне палки в колеса, если можно так выразиться. — Он усмехнулся, и горечь прошлых поражений выступила на его лице, ставшем вдруг жестким и напряженным. Помедлив, он продолжал: — Второй раз я был в долгой командировке в Штатах уже в начале брежневских времен как корреспондент ТАСС. Но после возвращения в Москву лучшей заграницей для меня стала Челюскинская. Вы же знаете, что тогда ничего не объясняли, то ли кто-то настучал, то ли просто хотели меня заменить своим человеком. Так я и проскрипел до пенсии в отделе информации ТАСС.

— В нынешние времена вы не пытались узнавать, с чем была связана ваша отставка?

Алексей Сергеевич помолчал, задумавшись.

Знаете ли, нет. Особо не пытался. Все это достаточно противно. Да и поезд давно ушел. Я, если честно сказать, не хотел бы сейчас узнать имена конкретных людей, от действий которых «пострадал». Все, что ни делается в этом лучшем из миров, — к лучшему. Все это дало мне возможность спокойно жить на старости лет. В определенном возрасте особенно остро начинаешь понимать, как важна чистая совесть. Важнее всего остального. Денег, славы, заграницы. К тому же я кое-что все-таки знаю... Просто изменилась политика. В те времена, насколько я понимаю, шла серьезная борьба между ведомствами чисто идеологическими и органами, точнее разведкой, то есть Первым главным Управлением комитета и идеологическим отделом ЦК. Понятно, что эти ведомства по-разному стремились использовать зарубежных корреспондентов. Правда, я, по большому счету, не удовлетворял ни ту, ни другую сторону. К концу шестидесятых разведывательное «лобби», судя по всему, одержало победу. Довольно быстро отовсюду были отозваны «чистые» журналисты. Их места заняли кадровые разведчики. Ну и я, естественно, попал под это сокращение. А Филин... Что — Филин? Он с самого начала занимал «свое» место.