Покажется странным, но когда заставляю других людей служить себе, то я ни у кого не отнимаю свободу. Нельзя отнять у людей то, чего у них нет. Им только кажется, что они свободны в обычной жизни. На самом же деле есть огромное множество причин, которые обуславливают мышление и восприятие, оставаясь при этом неизвестными тем, кто мыслит и воспринимает. Можно смешать с пищей или распылить в воздухе наркотик, под воздействием которого человек станет злым, сладострастным или плаксивым. Причина изменения поведения останется неизвестной человеку, но его мышление и реакции изменятся.

Причин, влияющих на мышление и поведение, огромное множество. Если вещества, распыленные в воздухе или содержащиеся в пище, еще можно обнаружить, то иные, более тонкие причины, не сумеет обнаружить ни один ученый. Ценностная шкала обычного человека обусловлена воспитанием, социальными связями, инстинктами, религией и прочими посторонними вещами. «Ломая» человека, на самом деле я просто освобождаю его от всех тех ценностных оков, которыми он был скован от своего рождения. Другими словами, на первоначальном этапе я ломаю вовсе не чужую волю, а ту клетку, в которую она заточена.

Освобожденный человек оказывается в том самом мире, в котором я жил всегда — в мире, где привычные социальные ценности не значат ровным счетом ничего. Я привык к миру без правил и устанавливаю правила сам. А тот, кого я в этот мир выдергиваю, дезориентирован. Ему непривычно такое положение вещей. Он словно животное, привыкшее к земному тяготению и затем вдруг, во мгновение ока, оказавшееся в невесомости. То, что определяло его мышление, его реакции и поведение, исчезло, а становится причиной собственных действий, не опираясь ни на что внешнее, он просто не способен. Не умеет, потому что никогда раньше этого не делал. Он не лишен воли (хотя для краткости мне и удобнее говорить так), но он не знает, куда ему направить эту волю и к каким целям стремится, потому что сломаны все правила, ранее определявшие его стремления и цели. Он дезориентирован и делает самое естественное для себя в своем новом положении — примыкает к иной, много большей, чем его собственная, воле. К воле, способной и готовой устанавливать собственные правила, и задавать цели, не опираясь ни на что внешнее. Я не порабощаю чужое сердце — человек сам подносит его к моим ногам. Он с готовностью отдаст мне все, что имеет, в обмен на хоть какую-то определенность — даже если это тупая определенность приказа. В мире, где нет определенности и где устранены все прочие причины желания, кроме моей воли, человек будет желать того, чего желаю я.

Мне говорили, что я бездушное, самовлюбленное чудовище, но как можно ценить чужую жизнь и свободу, если точно знаешь, что в любую минуту человек может стать твоей игрушкой, если видишь, как он становится безвольной куклой, когда разрушается иллюзия свободы — иллюзия, которую ранее поддерживали вещи, нисколько от самого человека не зависящие? Я уничтожаю фальшивый, искусственный мир и привожу человека к его естественному состоянию — кто же виноват, что в этом состоянии он оказывается так жалок, ничтожен и слаб?

Когда я отпускаю свою жертву, со временем она возвращается в свою привычную клетку, к тому состоянию сознания, где есть иллюзия свободы; к состоянию, где цели и стремления, мысли и чувства обусловлены множеством обычных причин, подавляющее большинство которых неизвестны жертве и нисколько ею не осознаются.

Самая частая реакция, которую я вызываю — страх, потому что мне нет дела до окружающих людей, я не стремлюсь к тому, чтобы им было хорошо и комфортно во время контакта со мной. Мне плевать, что они чувствуют. Но если бы я хотел — они все были бы счастливы, видя во мне живого Митру, сошедшего к ним с небес.

…Женщина, которой я показал настоящее положение вещей, рассказала о том, что начальник службы безопасности «Алимитед хеус» мертв. Застрелен в своем кабинете. Судя по всему, убили его совсем недавно — когда один из помощников обнаружил тело, оно все еще истекало кровью. Два выстрела в корпус и контрольный в голову. Звуков стрельбы никто не слышал.

Я хмыкнул и покачал головой. Типчик, которого приставили к начальнику охраны, знал свое дело. По всей видимости, типчик должен был проконтролировать, чтобы начальник — а значит, и вся служба безопасности здания — вели себя хорошо. На случай внештатной ситуации у них также имелся план — уничтожение свидетеля и немедленное отступление. Что они и сделали.

Любопытно, почему начальник службы безопасности вообще стал выполнять их команды? Его купили? Взяли в заложники семью? Позвонила какая-то высокопоставленная шишка, убедила вести себя паинькой и не задавать лишних вопросов? Все сразу? Что-то еще?..

— У него были заместители?

Женщина на мой вопрос ответа не знала, и мне пришлось переадресовать его крупному мужчине — тому самому, который сказал, что полиция уже едет. Выяснилось, что этот мужчина и есть заместитель. Что это за военные, откуда они тут и почему надо было всячески им содействовать, он понятия не имел. Начальник велел не задавать ему лишних вопросов.

Я задумался о том, что еще могу раскопать тут собственными силами. Можно было бы разузнать, на какой машине они приехали и уехали, из машин с какими номерами выгружали запчасти робота, но были сомнения в том, что так я смогу нащупать след. Если они без малейших сомнений пошли на убийство, то и номера наверняка были фальшивые. В любом случае, для отслеживания всех этих ниточек требовался нормальный следователь или детектив.

Прибыла, наконец, полиция, и на этаже стало еще больше шума и суеты. С некоторыми сомнениями я посмотрел на мобильник, а потом все же набрал номер, который мне дал герр Рихтер.

Ларс Свенссен поначалу не поверил мне, когда я рассказал про военного робота на крыше «Алимитед хеус» с ракетой, нацеленной на мою квартиру. Спросил, не шучу ли я, и если нет, то не принимал ли я сегодня каких-нибудь психотропных препаратов. В ШАД, в рамках освоения шаманских практик, у нас было несколько занятий, в ходе которых ученики употребляли галлюциногены, и, теоретически, Ларс мог об этом знать, поэтому я не стал злится и просто пригласил его приехать и взглянуть на все собственными глазами.

Ларс появился в «Алимитед хеус» через три минуты, в сопровождении двоих помощников. Не знаю, какие удостоверения они продемонстрировали полиции, но, видимо, вполне серьезные, поскольку полицейские стали отвечать на их вопросы как паиньки — без всякого, хочу заметить, ментального контроля. Потом Ларс поехал наверх и лично осмотрел робота.

Все это время я был с ним рядом — не заводил разговоров, а просто молча сопровождал, отслеживая изменения в настроении агента. Он был удивлен увиденным, хотя и старался никак не проявлять свои эмоции. Конечно, он мог имитировать удивление. Нельзя было исключать, что та группа лиц, которой было поручено следить за мной и обеспечивать безопасность, на деле сливала информацию другой группе — той, которая за мной охотилась. Эта теория хорошо объясняла, почему мои таинственные недоброжелатели были в курсе каждого моего чиха, а их самих до сих пор не сумели вычислить и изловить. Поэтому я сначала «освободил» начальника собственной службы безопасности, а затем — двух его помощников и задал им несколько простых вопросов. Увы, информацию на сторону они не сливали. Выяснилось заодно, что все трое — офицеры ВЕСБ, как я и подозревал. Неудивительно. Лопухам с улицы герр Рихтер сторожить бы меня не доверил. Осталось понять только, почему же эти профессионалы, которым поручили охранять меня, раз за разом пропускали мяч. Я поинтересовался, какие шаги ими были предприняты для обнаружения «недоброжелателей» после взрыва в аэропоезде — Ларс рассказал о предпринятых ими мерах, и я не смог найти ничего, к чему можно было бы придраться или что-нибудь, что они могли сделать, но не сделали. Однако те, кого они пытались найти, кажется, учли все и всегда были на два шага впереди профессионалов из ВЕСБ.