— Приветствую тебя, венценосный шад! — проговорил Азерги, склоняясь в церемонном поклоне.

Голос у него был сильный, но удивительно скрипучий. На базаре он был бы слышен сквозь любой гвалт, во дворце же подобному карканью было не место, и, обладай таким голосом кто-нибудь другой, Менучер быстро бы с ним распрощался. Однако Азерги был полезен и, что, вероятно, еще важнее, повелитель Саккарема в глубине души побаивался своего советника и вынужден был прощать ему прегрешения значительно более существенные, чем царапающий слух голос.

— На этот раз мне повезло. Тебя не пришлось отрывать от ученых занятий или каких-либо иных важных дел. Похоже, ты сам шел ко мне. С какими же вестями? — Менучер подошел к столу с инкрустированной драгоценными камнями столешнице и запустил руку в вазу с засахаренными фруктами.

— К сожалению, вести, принесенные мной, нельзя назвать радостными или утешительными. Халисунцы совершили очередной набег на твои владения, и, чтобы отогнать их, потребовалась помощь войск, стоящих в Кайване. Пираты разорили одну из деревушек в Белой бухте, а в верхнем течении Сиронга продолжают бесчинствовать разбойники.

— Та-ак… — Менучер круто обернулся и на мгновение встретился глазами с холодным, изучающим взглядом Азерги, который поспешно склонил голову. — Все как обычно. Скорей бы прибыл нардарский конис! Если, отдав ему в жены Дильбэр, удастся обезопасить северо-запад Саккарема, хотя бы одной заботой станет меньше. Впрочем, подозреваю, распутная сестрица еще ухитрится попортить мне кровь.

— Марий Лаур появится в Мельсине со дня на день. Я уже распорядился начать подготовку к торжествам. Кстати, в городе третий день дожидаются аудиенции торговцы из Мономатаны и привезенные ими ткани…

— Пригласи их отобедать со мной. И, кстати, — Менучер голосом выделил это слово и невольно коснулся пальцами пояса, за который была спрятана записка, — почему ты не сообщил мне, что Торгум Хум, вместо того чтобы охранять побережье от пиратских набегов, находится в столице? Почему он взят под стражу и препровожден в дворцовую тюрьму? — Шад вперил в мага гневный немигающий взгляд.

Тонкие губы Азерги зазмеились в улыбке, которую лишь при очень сильном желании можно было назвать подобострастной.

— Венценосный, мысли твои денно и нощно заняты заботами о благе Саккарема. От тебя не ускользает ни одна мелочь, ты ведаешь обо всем, что происходит в стране…

Лицо Менучера исказила гримаса отвращения. Когда Азерги начинал изрекать льстивые слова, шаду казалось, что голос его становился еще противнее, чем обычно, и неизменно возникало чувство, будто маг втайне потешается над своим господином.

— Ты не ответил на мой вопрос! Торгум Хум — один из лучших военачальников моего отца, а ты осмелился арестовать его, даже не известив меня о своем намерении!

— Венценосный шад работал над новой поэмой, и я не посмел отрывать его от возвышенных трудов ради столь очевидного дела, как арест предателя. О том, что береговая охрана несет службу из рук вон плохо, свидетельствуют постоянные нападения пиратов, и одной из причин ее бездействия является, безусловно, неспособность или нежелание Торгума Хума должным образом отправлять свои обязанности. Я давно уже докладывал тебе об этом, о венценосный…

— И я, помнится, запретил тебе трогать Торгума!

— Я свято придерживался твоих указаний, но обстоятельства изменились. Известно ли тебе, мой шад, что в числе заговорщиков, поддерживавших казненного нами в прошлом месяце Бизара, был младший брат Торгума Хума — Тайлар Хум? Причастность его к мятежу подтвердили на пытке несколько злодеев, но он, к несчастью, сумел скрыться. Уж не считаешь ли ты, о солнцеликий, что Торгум ничего не знал о замыслах младшего брата?

— Проклятье! Никто не хочет служить мне верой и правдой! Заговоры плодятся в Саккареме как черви в гнилом мясе! Самые верные, самые лучшие на поверку оказываются ядовитыми гадами, которые, отогревшись на моей груди, готовы вонзить мне в горло свои смертоносные зубы! О Богиня! О Боги-Близнецы, смилуйтесь надо мной! — Менучер схватился за голову и забегал по залу. — Бизар, Ганглас, Тайлар! А теперь еще и Торгум?!. Ведь я помню, как в детстве сидел у него на коленях! Он — опора опор! Нет, не могу поверить! Веди меня к нему! Я хочу сам говорить с ним и собственными глазами убедиться в его измене, собственными ушами услышать изменнические речи!

— Изволь. — Низко кланяясь, Азерги распахнул перед разъяренным шадом резную дверь.

* * *

Маг знал, что легче всего развеять подозрения Менучера, направив их в нужное русло. Чтобы избежать наговоров «доброжелателей», он, подкупив осведомителей шада, передавал ему через них доносы на самого себя и, разумеется, всякий раз без труда доказывал их несостоятельность. Обвинение Торгума было продумано до мелочей, старые пытошные листы с показаниями, нужным образом подобранные и подправленные, дожидались своего часа; прямых и косвенных свидетельств его измены хватало, чтобы послать на плаху не одного, а целую сотню человек. И все же, распахивая перед Менучером бесконечную череду дверей, советник чувствовал легкое беспокойство за исход затеянного дела. Венценосному шаду еще только должно было исполниться тридцать лет, и, несмотря на себялюбие, самоуверенность и чудовищную подозрительность, в нем порой вспыхивала юношеская жажда справедливости, и он, во внезапном озарении, мог единым движением разорвать паутину лжи, старательно и со знанием дела сплетенную Азерги и его помощниками.

Будучи человеком осмотрительным, советник считал, что в данном случае не стоит всецело полагаться на свидетелей, пытошные листы и умение палачей заставить своих подопечных давать нужные показания — уж кто-кто, а Торгум и под пыткой останется Торгумом. Нет, все это годилось для тех, кто помельче и похлипче. Все это еще будет пущено в ход, чтобы уничтожить опору опор, но для начала надобно изловчиться и устроить так, чтобы полководец в разговоре с Менучером сам возбудил гнев и недоверие шада.

Потому-то Менучер, войдя в камеру, увидел Торгума не висящим на дыбе, исполосованным бичами, изрезанным хитрыми пытошными ножичками, истыканным раскаленным железом, а чинно и привольно восседавшим на лавке перед чисто выскобленным столом, на котором стояли кувшин с вином и деревянные блюда с лепешками и фруктами.

— Да продлятся дни венценосного шада! — произнес узник при виде Менучера, поднимаясь со скамьи во весь свой немалый рост. Густой глубокий голос наполнил каменный мешок, и шад припомнил, как этими же словами приветствовал его Торгум перед строем береговой стражи. Вот только салютовал он ему тогда не звоном кандалов, а добрым мечом, о котором уже теперь сложено немало песен и легенд.

— Здравствуй, опора опор. — Менучер огляделся, ища глазами, куда бы сесть, и тут же по знаку Азерги два дюжих тюремщика втащили в камеру высокое кресло, которое держали в застенке специально для подобных случаев. Маг неуловимым движением извлек откуда-то из-за спины золотой стаканчик и поставил перед Менучером. Хотел плеснуть в него из протянутой тюремщиком серебряной фляги, но шад потянулся и сам налил себе вина из стоявшего перед узником глиняного кувшина.