Однако Марина сохранила ангельское выражение лица.

— Ты восхитителен, как десерт из взбитых яиц, молока и сахара, — ответила она, храня благоразумие предков, что диктовалось чарами, под влиянием которых она пребывала.

Патрик вдруг смутился и задумался над тайным и метафорическим смыслом такого сравнения, однако не лишился наглости.

— Признаюсь, рядом с тобой я трепещу и подрагиваю, точно желе.

Марина чуть не расхохоталась, однако лицемерие Патрика заставило ее произнести слова, которые вызвали недоразумение:

— Я сгораю от желания узнать твой рецепт.

Патрик был готов броситься на нее.

Анхела предусмотрительно остановила его:

— Веди себя прилично, мы гости королевской четы и обязаны хранить им верность и уважение.

Действительно, если королевская чета перестанет вздорить и найдет общий язык, то она вполне может обезглавить Марину и Патрика. Хотя Патрик вел себя несносно, но он не был дураком и сдержался.

Тем временем гофмейстер Дианкехт все расставил по местам.

— Выезд должна возглавить королевская чета!

— Как? — громогласно спросил разгневанный Финвана, а Оонаг улыбалась, уверенная в своей победе.

— Ваше величество, проявите сдержанность. Все королевство под холмами надеется на вас.

— Тем более. Я не поеду вместе с ЭТОЙ!

Дианкехт отвел короля в сторону и стал шептаться с ним.

— Это важнейший государственный вопрос.

Финвана приподнял брови:

— Вы меня не убедите!

— У королевы есть сторонники, которые начинают проявлять недовольство.

— Это не совсем так, — ответил Финвана.

— Посмотрите, посмотрите на гвардию королевы!

И действительно. Выражение лиц оскорбленных гвардейцев Оонаг не предвещало ничего хорошего.

— Ты ведь не думаешь, что я поверю, будто Оонаг задумала свергнуть меня с престола?

Дианкехт молчал и опустил глаза. Иногда молчание красноречивее тысячи слов. Финвана занервничал.

— Я — король!

Дианкехт кивнул без большой уверенности, и Финвана почувствовал себя неловко.

— Я ведь король, не так ли?

Дианкехт стоял, точно каменная стена.

В голову короля закралось сомнение.

— Ладно, известно, что Оонаг действует тайком и располагает камарильей льстецов, но не она носит корону…

Дианкехт не ответил ни утвердительно, ни отрицательно, после чего Финвана тяжело вздохнул и прошептал:

— Речь идет лишь о том, чтобы Оонаг ехала рядом со мной. Так?

— Да, ваше величество.

— Хорошо, но я хочу, чтобы она убрала этого танцора!

— Думаю, она не станет убирать его, не поставив определенных условий.

— Каких, например?

— Она захочет, чтобы вы поступили так же со своей спутницей.

— Ни в коем случае!

— В таком случае… пусть эта девушка и парень из людского рода едут вместе во втором ряду! — провозгласил немного уставший Дианкехт.

Оонаг, терпение которой иссякло, заявила:

— Я согласна.

Финвана в конце концов неохотно согласился.

— Однако предупреждаю, что я открою бал с милезой!

Торжествующая Оонаг гордо приблизилась к супругу и, сверкнув глазами, встала рядом с ним.

Дианкехт отдал соответствующие распоряжения Марине и Патрику:

— Ни в коем случае не опережайте их величеств, соблюдайте дистанцию.

Затем он дал команду трубачам.

И с новой энергией длинный строй всадников тронулся с места, понемногу оставляя позади себя стены крепости.

Тысяча четыреста скакунов шли рысью, их головы украшали драгоценные камни, сверкавшие точно звезды. На них восседали тысяча четыреста прекрасных всадников в зеленых плащах, окаймленных золотом, в золотистых шлемах на головах, в золотистых поножах, каждый держал в руке золотистое копье.

Марина ехала в паре с Патриком, элегантно улыбаясь ему; она была спокойна и очаровательна. Всякий раз, когда Марина проезжала мимо толпы, та встречала ее восторженными возгласами. Все приветствовали милезу и молодого человека.

Патрик не мог скрыть своего удовольствия и робко признался ей:

— Я счастлив, как ласточка, вернувшаяся в родное гнездо.

У Марины появился позыв к рвоте, однако Анхела — само лицемерие — радостно улыбнулась и произнесла:

— Какая чувствительность! От твоих слов у меня мурашки по коже забегали.

Марина продолжала улыбаться и махать рукой, приветствуя своих поклонников.

По мере того как кавалькада углублялась в лес, чтобы начать долгий ночной поход, Марина начала понимать, какую ответственность возлагает на нее совершенство.

Она не могла сказать то, что думала, она не могла позволить себе сделать неверный шаг, ни в коем случае не могла позволить себе беспечность…

— Ты само совершенство. Ты так же совершенна, как снежинка, — шептал Патрик.

Марина подняла глаза, собираясь воздать лицемерную благодарность за столь лестные слова, но тут взглянула в сторону и заметила стройного пажа, который пристально наблюдал за ней из-за ветвей дерева. Его черные глаза горели, он пристально следил за ней.

Марине померещилось… Нет, это ведь не Цицерон!

Они ехали рядом, секретничали, улыбались, поедали друг друга глазами. И казались хорошей парой. Новая Анхела, более холодная и властная, чем его Анхела, удивительным образом мало отличалась от крепкого ирландца, выряженного в одежды средневекового воина.

Обнаружив живого Патрика, Цицерон испытал облегчение — Анхела уже не была серийной убийцей, какой ее хотела изобразить Луси. Однако он сам снова оказался в своем обычном положении — на верхушке любовного треугольника. В опасной точке, откуда можно было легко рухнуть и свернуть шею.

Цицерон был лишним.

Цицерон чувствовал себя точно гусеница. Он уже насмотрелся и мог бы поклясться, что Анхела его тоже заметила.

Конная кавалькада, растянувшаяся на километры, немного устало, но изящно продвигалась вперед, придавая окружающей местности красочность, насыщая лес эссенциями, духами и наполняя ночь шелестом шелков и парчи.