Он взбалтывает последнюю порцию водки в своем стакане и испускает тяжелый вздох.

— Я уже говорил тебе, Елена, и ничего не изменилось, я не могу любить тебя. Не так, как ты хочешь. Ты мне очень дорога, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя, сделать тебя счастливой, насколько это возможно. Но я не могу быть таким мужем, каким был раньше. Я сказал, что никогда больше не женюсь по этой причине. А теперь…

— Я знаю. — Я прерываю его, прежде чем он успевает сказать что-то еще, чувствуя, как в животе завязывается узел от тяжелой печали. Я не знаю, что делать сегодня вечером, чувствуя себя так, но в то же время я все еще хочу его. Даже сейчас, даже после всего, я не могу стоять в другом конце комнаты, смотреть на него и не хотеть его.

Даже если я чувствую себя опустошенной с каждым его словом.

— Мне кажется, я бы предпочла оказаться замужем за человеком, которого, как я знала, никогда не смогу полюбить, — тихо говорю я, обхватывая себя руками. Кружева платья натирают руки, и теперь они кажутся не мягкими, а колючими. — По крайней мере, тогда я могла бы отключить все свои эмоции и просто перестать чувствовать. Но сейчас я чувствую все. Это слишком много, все это. Ты говоришь, что пытаешься сделать меня счастливой, но то, что мне нужно, ты не можешь мне дать. Ты снова и снова говоришь, что никогда этого не сделаешь. Я хочу сказать, что не знаю, как мы здесь оказались, но я знаю. И я… я все еще чувствую, что сделала бы это снова.

Слезы начинают проливаться, задерживаясь на ресницах и угрожая размазать мой тщательно выполненный макияж. Левин встает, отставляет бокал и быстрыми шагами пересекает комнату, прижимая руку к моему лицу, чтобы быстро смахнуть слезы.

— Я не хочу причинять тебе боль, Елена. — В его голосе слышится боль, но я не знаю, за меня ли это или за воспоминания о том, что он когда-то имел и потерял. — Боже, все, чего я хотел все это время, это не причинять тебе боль. И я не могу, блядь, остановиться так же, как я мог бы остановиться…

На последнем слове он запнулся, и я увидела, как его лицо напряглось от желания, взгляд настолько знакомый, что он наполнил меня надеждой и болью одновременно.

— Во всем этом виноват я, — мягко говорит он, а его вторая рука ложится на мою талию, притягивая меня ближе. — И даже зная это, я все равно думаю о сегодняшнем вечере, и я хочу…

Ему не нужно говорить мне, чего он хочет. Я и так знаю, и как бы тяжело мне ни было, как бы я ни разрывалась между гневом и слезами, я тоже этого хочу.

Рука Левина, лежащая на моем лице, скользит по моим волосам, его пальцы перебирают пряди под тем местом, где Изабелла заколола половину волос назад. Он наклоняет мой подбородок вверх, его рука обхватывает мой затылок, и он опускает свой рот к моему.

Поцелуй сначала мягкий, но все же отличается от того, как он целовал меня в церкви или на танцполе. Этот поцелуй похож на обещание большего: его губы слегка касаются моих, напоминая о нас. Кажется, что прошло так много времени с тех пор, как он целовал меня вот так, а прошло уже несколько недель. Недели без ощущения его руки, сжимающей мою талию, без постоянно усиливающегося давления его рта, без того, как его язык, наконец, проводит по моей нижней губе, побуждая меня открыть рот, когда я резко вдыхаю, а он притягивает меня ближе.

Его рука скользит к задней части моего платья и находит пуговицы вместо молнии, и низкий стон, который я слышу в глубине его горла, заставляет мой смех вырваться наружу.

— Их не так долго расстегивать, как кажется, — удается мне, и Левин сужает глаза, отстраняясь.

— Об этом мне судить, — рычит он, поворачивая меня так, чтобы я стояла к нему спиной, и когда его рука скользит по верхней части моих плеч и затылку, расчесывая волосы в сторону, по позвоночнику пробегает дрожь.

Я чувствую, как он расстегивает первую пуговицу, потом еще одну и еще. Он проводит губами по моему затылку, когда пуговицы расстегиваются, и я закрываю глаза, дрожь удовольствия пронизывает мою кожу, когда он кончиками пальцев проводит по центру моей спины с каждой пуговицей.

Почему он должен быть так хорош в этом? Одно дело, если бы это было не так, если бы секс был быстрым и формальным, если бы он не заботился о моем удовольствии, о том, чтобы каждая секунда была так мучительно хороша. Но, опять же, если бы это было так, мы могли бы и не оказаться здесь.

Платье начинает сползать с моих плеч, расстегиваясь, и рот Левина опускается чуть ниже, а его пальцы все еще скользят по моей коже. У меня перехватывает дыхание, когда он добирается до последней пуговицы на пояснице, и тут я чувствую, как его руки прижимаются ко мне, его ладони скользят вверх, к моим плечам, и он спускает платье с моих рук.

— Ты такая красивая, — тихо прошептал он, его губы нашли край моей шеи. — Такая чертовски красивая…

В его голосе звучит тоска, которая не должна иметь смысла, но для меня это возможно, если это означает, что он хочет, чтобы это было больше, чтобы он мог дать мне то, что я хочу. Я хочу, чтобы это означало именно это, и говорю себе, что так оно и есть, пока платье сползает ниже к моим бедрам, а его руки скользят по моим ребрам, чтобы коснуться груди.

Я откидываю голову назад, прижимаясь к его плечу, когда его пальцы играют с моими сосками, а его губы скользят по моему горлу, чтобы найти мягкое место в углу моей челюсти, и мои губы раздвигаются, когда он нежно посасывает кожу там.

— Левин… — выдыхаю я его имя, выгибаю спину, вжимаясь в его руки, желая большего. Его пальцы скользят по изгибу моей груди, дразня соски, пока они не становятся жесткими, твердыми и ноющими. Я одновременно хочу, чтобы он двигался быстрее и никогда не останавливался, потому что внезапно мне не хочется, чтобы сегодняшний вечер заканчивался. Я забыла, что мы могли бы вообще не заниматься этим, если бы ему не надо было жениться, что совсем недавно он сказал мне, что планировал