– И я люблю тебя, муж мой. Брайни, а где твой кот? В Цинциннати или в Ролле?

– А? Нет, в Канзас-Сити.

– Здесь? Он у кого-нибудь живет?

– Не знаю.

– Что-то я тебя не пойму.

– Ты его еще не нашла, Мо. Это котенок, которого ты мне подаришь. Свадебный подарок жениху от невесты.

– Брайни, противный! – Я начала его щекотать, а он – меня.

Кончилось это тем, что Морин опять стала издавать громкие неприличные звуки. Потом Брайни почесал мне спину. Люди женятся не только для того, чтобы им чесали спину, но это тоже хорошая причина – есть такие места, которые очень трудно достать самому. Потом я почесала спину ему. И наконец мы уснули, перепутавшись, как котята в лукошке.

Морин нашла наконец свое истинное призвание, свою судьбу.

На завтрак у нас было шампанское.

Начитавшись откровенных автобиографий раскрепощенных женщин двадцатого века, особенно тех, что увидели свет после второй фазы последних войн, начиная с 1950 года и после, я знаю, что теперь от меня ждут подробного рассказа о моей беременности и первых родах: и про тошноту по утрам, и про смену настроений, про слезы и про чувство одиночества… а потом про ложные схватки, внезапный отход вод, эклампсию[54], срочное хирургическое вмешательство и тайны, которые я разболтала под наркозом.

Сожалею, но у меня все было не так. Я видела, как некоторых женщин тошнит по утрам, – это, должно быть, ужасно, но со мной такого никогда не случалось. Моей проблемой всегда было «не выйти из графика», не набрать больше веса, чем мой доктор считал нужным. (Были времена, когда я была готова убить за шоколадный эклер.)

Мои первые роды продолжались сорок минут. Если бы в 1899 году было принято рожать в больницах, я родила бы Нэнси по пути в больницу. А так Брайан сам принял Нэнси под моим руководством, и ему пришлось намного тяжелее, чем мне.

Потом прибыл доктор Рамси, перевязал и обрезал пуповину и сказал Брайану, что тот отлично поработал (и правда). Доктор занялся удалением последа, и Брайни, мой бедный ягненочек, упал в обморок. Женщины крепче мужчин – нам приходится быть крепче.

Иногда мои схватки продолжались чуть подольше, но слишком надолго никогда не затягивались. В первый раз, само собой, никто не делал мне разрезов, и швы накладывать не пришлось. Во все последующие разы я тоже не разрешала резать себя там, внизу, так что у меня там никаких рубцов нет – только здоровые мышцы.

Я племенная кобыла, так создала меня природа: бедра у меня широкие, а родовой канал гуттаперчевый. Доктор Рамси говорил, что все дело в том, как я настроена, но мне-то лучше знать. Это мои предки наделили меня генами очень эффективной самки-производительницы, за что я им благодарна… потому что видела женщин, сложенных не столь удачно, которые ужасно страдали, а порой и умирали в родах. Да-да, «естественный отбор», «выживает сильнейший», и Дарвин был прав – все так. Но нелегко хоронить свою близкую подругу, которую в расцвете лет погубил собственный ребенок. Я была на таких похоронах в двадцатые годы и слышала, как елейный старикашка-священник толкует о Божьей воле. У могилы я как будто нечаянно наступила ему на ногу острым каблуком, а когда он взвыл, сказала, что это Божья воля.

Один раз я родила во время бриджа. Это был Пат, Патрик Генри, и, стало быть, 1932 год, и, стало быть, это был контракт, а не торговля[55]. Все совпадает: это Джастин и Элеонора Везерел научили нас играть с контрактом, когда сами научились, а играли мы у них дома. Их сын, Джонатан Везерел, женился на нашей старшей дочке – из этого следует, что Везерелы тоже были говардовской семьей, но подружились мы с ними задолго до того, как узнали об этом. А узнали мы об этом только в ту весну, когда увидели Джонатана в говардовском списке женихов для Нэнси.

Я играла в паре с Джастином, а Брайни – с Элеонорой. Джастин сделал заявку, мы заключили контракт и собирались приступить к игре, но тут я сказала:

– Кладите карты рубашкой вверх и ставьте на них пресс-папье: я рожаю!

– Забудь про раздачу! – сказал мой муж.

– Разумеется, – согласился мой партнер.

– Черта с два! – ответила я как истинная леди. – Я заказала этот хренов контракт, и я его выиграю! А ну-ка, помогите мне встать.

Через два часа мы разыграли ту раздачу. Доктор Рамси-младший пришел и ушел. Я лежала в кровати Элеоноры. Складной столик поставили поперек постели, подперли подушками, а мой партнер держал на руках моего новорожденного сына. Эл и Брайни полулежали по обе стороны от меня. Я заказала малый шлем в пиках – рискованный – с контрой и реконтрой – и села без одной.

Элеонора показала мне нос:

– Опа-опа, сидим на дне окопа! – И вдруг она всполошилась. – Мо! Подвинься, дорогая! Я сейчас рожу своего!

Так что Брайни в ту ночь принимал двоих ребят, а доктору пришлось заворачивать обратно, не успел он зайти к себе домой. Он ворчал на нас, что надо сразу договариваться и что он вычтет с нас за бензин и возьмет сверхурочные. Потом поцеловал обеих рожениц и ушел – к тому времени мы уже знали, что Рамси – тоже говардовцы, и док-младший был для нас все равно что член семьи.

Я позвонила Этель, сказала, что мы остаемся ночевать, объяснила почему.

– У вас все в порядке, дорогая? Как вы с Тедди, справитесь? – (У них на руках было четверо малышей. Или пятеро? Нет, четверо.)

– Конечно, мама.

– А у тебя мальчик или девочка? А у тети Элеоноры?

– У меня мальчик, а у Элеоноры девочка. Можете начинать придумывать имена… по крайней мере, для нашего.

Но смешнее всего было то, о чем мы не сказали ни доку-младшему, ни детям: это Брайни сделал ту девочку моей подружке Элеоноре, а мне сделал мальчика ее муж Джастин… в тот уик-энд в Озарке, когда мы праздновали пятьдесят пятый день рождения Элеоноры. Празднуя, мы все расслабились, и наши мужья решили, что, раз мы все говардцы, нечего возиться с дурацкими резинками – авось выбьем по чеку.

(К слову: как я сказала, Элеонора забеременела в день своего пятидесятипятилетия. Но в свидетельстве о рождении, заполненном доктором-младшим, было указано, что возраст матери – сорок три года. А у меня – тридцать восемь вместо пятидесяти. В двадцатые годы мы все получили устное предупреждение от попечителей Фонда Говарда: скрывать свой истинный возраст и убавлять себе официальный возраст при каждом удобном случае. Позднее в том же двадцатом столетии нам каждые тридцать лет помогали оформлять новые документы, и постепенно из этого развилась система «маскарад»[56], спасшая Семьи Говарда в Безумные годы. О «маскараде» я знаю только из архивов – меня извлекли из этой каши, благодаря Небесам и Хильде, в 1982 году.)