– Все обошлось? – спросил он, чтобы удостовериться.

Марина молча опустилась в кресло, крякнувшее под напором ее тела.

– Ты прости меня. Я уже было собралась… И вот – не смогла.

– Как не смогла, ты же, ты… – Матвей хотел сказать «обещала», но она поняла по-своему:

– Старая, да? Я знаю. Поэтому и не решилась: ведь это со мной в последний раз. Пока я еще могу родить, я…

– Ты предала меня!

– Тебя? Наверное. Только разве могу я предать его? Вот рожу, и он будет меня любить.

Матвей захлебнулся яростью:

– А мое мнение не в счет? Обо мне ты подумала?

– А при чем тут ты? Мне рожать, мне стирать пеленки. Я тебя не держу.

Ничего себе «не держу»! Матвей долго сидел на кухне, вперившись в окно, за которым по-прежнему хлестал дождь, будто хляби небесные изливали на землю долго копившиеся слезы. Монотонность дождя успокаивала. Мысли потекли ровней и как-то бесстрастно. Матвей восстанавливал в памяти события последнего времени, с того самого момента, как его захватил этот вихрь, которому бесполезно сопротивляться. Но до чего хитро все устроено: вместо того чтобы убить себя, он посеял нового человека. И жизнь слилась с любовью, и любовь, в конце концов, спасла его… Матвей даже проникся патетикой, как вдруг опомнился: а что же теперь скажет Любови? Как он оправдает беременность жены?

О Господи!

Утро не внесло ясности. Позавтракав, Матвей направился в поликлинику, нарочито заметно уложив в портфель медицинскую карточку. На самом деле на прием ему нужно было только через неделю.

Любовь будто сделалась меньше ростом и благодаря смуглой, тронутой солнцем коже стала похожа на цыганку. Матвей ожидал более бурной встречи, но Любовь была нарочито сдержанна. Теперь опять ему представлялось почти невозможным оказаться с ней в постели. Вид простыней к тому же напоминал больницу и провоцировал немощь – это он ощутил по первой же ночи дома.

Комнатка была насквозь пропитана солнцем, свет которого казался липким и сладким, как сироп.

– Я ждал, что ты все-таки зайдешь, – присев на краешек стула, он прервал молчание.

– А я в отпуске была, – она тряхнула волосами, и под челкой мелькнула светлая полоска лба.

– Ездила куда-то?

– На море отдыхала полторы недели.

– Это хорошо, – Матвей ответил дежурно, хотя его покоробило, что она ездила в отпуск, в то время как он лежал в больнице. С другой стороны, зачем бы ей оставаться в городе? И все же казалось, что она чего-то недоговаривает.

Любовь приблизилась со спины и положила ладони ему на плечи:

– С тобой все в порядке?

Ноздри тронул знакомый запах травы, заставивший Матвея вздрогнуть:

– Еще болит?

– Что?

– Голеностопный сустав.

– Ну, это до конца дней. – Она засмеялась, крепче прижимаясь к нему, потом перетекла на колени.

И вот только теперь Матвей ощутил, как его истерзанное сердце завелось и со скрипом тронулось с места, будто механизм старых часов. И понял, что до конца дней будет болеть душа. И жить от этого – больно. Он с жаром приник к ней в поисках спасения, и в этот момент ее легкое тело показалось родным.

Однако потом, уже натягивая рубашку, он вновь почувствовал легкий холодок отчуждения и спросил на грани отчаяния:

– У тебя есть кто-то?

– Ты есть, – ответ ее прозвучал чуть вопросительно. – Сейчас пойдешь домой?

– Да.

– Кажется, мне опять попался порядочный человек, – она нервно дернула со стула платье, несмотря на спокойствие в голосе. Матвею показалось, что ведь она вот-вот сорвется.

По пути домой он прикидывал, сколько еще остается времени до того, как им придется неизбежно расстаться или…

Жена встретила безразлично и, наливая в тарелку суп, так же безразлично спросила:

– К Любке своей ходил?

Матвей собирался уже ответить «нет». Не только оправдываясь – более потому, что «Любка» не вязалась с Любовью. Однако промолчал.

– Она не может родить, – продолжала Марина, – это всем известно. По юности сделала аборт, путалась, говорят, с одним артистом…

Матвей замер, не донеся ложки до рта:

– Заткнись! Ей уже сорок лет, а вы все судачите. Что, другой темы нет?

– Да ладно, – Марина неожиданно смягчилась, – я это к слову. Поступай как знаешь.

В том-то и дело, что Матвей не знал, как поступить! Свидания с Любовью затягивали. Он пил с губ ее лекарство от мозглой тоски ранней осени, в воздухе которой сквозил финал праздника. И теперь повсюду ему мерещилась ложь, даже яркие кухонные полотенца казались неискренними: они настраивали на карнавал, продолжение торжества лета, когда впереди уже маячил призрак глухой зимы. Он заходил к Любови каждый день почти в открытую, и все окружающие делали вид, будто ничего не замечают. Это тоже раздражало, уж лучше бы наконец прорвало нарыв, пусть его открыто обвинят в подлости, трусости, в каких угодно грехах, но только бы прекратилось это поголовное вранье. А если уйти самому, добровольно бросить беременную жену? На этот шаг просто не было сил. Любовь тоже молчала. Иной раз он замечал в глубине ее глаз тревогу…

К ноябрю рухнул снег, похоронив в одночасье город. Утром Матвей ступил из подъезда в свежую порошу и невзначай подумал, что вот же и замело к ней тропинку. Холодный эфир дышал обреченностью. И ничего в жизни уже нельзя было переиграть, как невозможно повернуть вспять зиму.

После уроков он все-таки направился к ней, глупо радуясь, что свежая тропинка успела-таки прорасти сквозь снег. Любовь показалась ему необычно тихой, серьезной. Он не успел снять ботинки, как она спросила прямо в прихожей:

– У тебя беременная жена?

Матвей присел на тумбочку:

– Ты знаешь?

– Это все знают. Я ждала, что ты скажешь сам.

– Почему ты именно сегодня спросила?

– Ну когда-то же надо, – она дернула плечом.

Матвей опять не мог сообразить, что ему сейчас нужно делать. Он попробовал взять ее за руку.

– Это случайный ребенок, я…

– Случайных детей не бывает, – она отстранилась, не желая близости. – К сожалению, ты тоже оказался порядочный человек.

Матвей помолчал, потом уточнил это слово «тоже»:

– Ты… своего артиста имеешь в виду?

– А тебе успели рассказать? – она желчно хмыкнула. – Надо же, столько лет прошло, а народ помнит. Нет, артист удрал от меня в Хабаровск. Я тогда после аборта с третьего этажа выбросилась, да неудачно.

– Неудачно – это как?

– Травма голеностопного сустава, представляешь – и все. – Любовь выдернула из тапка гибкую ступню. – Даже перелома не было, и зубы все целы. Рожденная летать, наверно.