выспаться — предстоял важный день. Хотя, конечно, не важных дней не бывает…

2

— Ненавижу демократов…

Заместитель командира второго батальона Рябинкин кряхтя заворочал своим двухметровым телом, безуспешно пытаясь втиснуть его поудобнее в промежуток, разделявший спинку переднего сиденья и самодельный шкафчик для аппаратуры. Больше всего мешала длинная резиновая дубинка, норовившая вывернуться из специального ремешка и ткнуть хозяина в печень. Кобура и наручники вели себя в этом отношении куда как приличнее.

— А коммунистов? — лениво поинтересовался Виноградов.

— Тоже. И этих тоже терпеть не могу, — со спокойной уверенностью констатировал замкомбата. Ему, кажется, удалось наконец добиться компромисса со своей боевой упряжью. — Курить дай?

— О-ох! — в свою очередь застонал водитель, молодой парень в берете и сером форменном ватнике без погон. — Ну только что же травились… Владимир Александрович, вы хоть скажите!

В машине действительно было накурено сверх меры. Вонючий папиросный дым плотными слоями колебался в замкнутом пространстве, перемешиваясь с отработанными бензиновыми парами. У Виноградова уже всерьез побаливала голова.

— А что с них взять? Наркоманы! — уныло отмахнулся он.

— Кому не нравится — сходите прогуляйтесь, — махом пресек вольнолюбивые разговоры подчиненных начальник отделения профилактики Сычев, перегибаясь с переднего сиденья, чтобы передать Рябинкину мятую пачку. — Спички дать?

— Имеются… Вот так, ребята! — отметил, прикуривая, майор. — Человечество делится на курящих и некурящих. Этот антагонизм покруче всех классовых.

— Ну, так что там насчет прогуляться? — закрепил успех Сычев.

Виноградов вплотную придвинулся к запотевшему окошку, протер его рукавом: в полусотне метров пестрела ([шагами начавшая редеть толпа, очередной бородатый оратор в пыжиковой шапке с опущенными ушами занудно вещал что-то в мегафон, а продавцы газет потихоньку собирали в рюкзаки свой малопопулярный товар. Морозец был изрядно за двадцать.

— Да они уже заканчивают. Смысла нет.

— Ла-адно, — примирительно пробасил Рябинкин, — скоро домой поедем.

Внезапно передняя дверь «уазика» со стороны Сычева распахнулась, и в теплую утробу машины просунулась сначала рука с микрофоном, а затем длинный прыщавый нос какой-то энергичной девицы.

— А вот вы! Вы, милиция, как думаете…

— Мы не думаем. Мы работаем… Да закрой ты дверь, дура! — Сычев решительно выдворил на мороз сначала микрофон, а затем и его обладательницу.

— Прессу я тоже ненавижу, — одобрил действия приятеля майор.

Чувства Рябинкина в той или иной степени разделяли все присутствующие…

— «Королево» — «тридцать второму»! — На сегодняшнем мероприятии старшим считался Рябинкин, он и связывался с дежурной частью.

— На приеме «Королево»! — бодро отозвался динамик.

— У нас — все. Без происшествий. Возвращаемся на базу!

— Понял вас, «тридцать второй»! Понял.

— «Триста пятый», «триста шестой», «двадцать седьмой»! — майор вызывал подразделения, задействованные на обеспечении митинга. — Поехали домой, как поняли?

— Понял… понял вас… едем домой… — отозвалось радио, и почти сразу же мимо пронесся звероподобный «ЗИЛ» с зарешеченными окнами.

— Второй взвод, — хмыкнул водитель. — Они бы так на работу летали!

— Трогай! — мотнул головой Сычев.

— Олег! А за что ты так ненавидишь политически наиболее активные слои нашего общества? — спросил вдруг Рябинкина Виноградов.

Ответ он, собственно, и так знал. Ему было интересно, как сформулирует свою мысль майор.

Милицейский офицер ответил не задумываясь. Но процитировать его оказалось невозможно — из слов, относящихся к категории цензурных, во всей сложносочиненной фразе были только местоимение «я», два-три союза и один предлог…

Действительно, с чем ассоциируются у нормальных граждан такие мероприятия, как «митинг», «шествие», «пресса»? Черт его знает! У каждого, очевидно, по-разному. У офицеров и бойцов Оперативного отряда милиции ассоциации общие — подъем в пять утра, прибытие на место загодя, ни свет ни заря, долгие злые часы в душных металлических коробках автомобильных кузовов или наоборот — на пронзительных зимних ветрах оцеплений. Плевки, ругань, камни — и от тех и от этих, истерические вопли телекомментаторов и тонкая издевка газетных полос… Поломанные планы на выходные, пропавшие билеты в кино, безысходные скандалы в семье — ведь перестраховывающееся начальство отпускает, как правило, через добрый час после того, как вдоволь наговорится последний словолюбивый пустобрех.

Так, наверное, ответил бы на вопрос коллеги майор Рябинкин. Мог бы ответить. Но не стал…

* * *

— Да, прошу! Проходите, присаживайтесь… Кофе?

— Спасибо, с удовольствием, — первый из вошедших сунул руку во внутренний карман пиджака, но в то же мгновение замер — в ближайшем углу кабинета зарычал, оскалившись, огромный мраморный дог.

— Сидеть! Свои… Простите великодушно — время такое. Приходится беспокоиться о безопасности, — Эдуард Михайлович Крамской ухмыльнулся, наслаждаясь произведенным эффектом. Он не любил милицию. — Сережа! Уведи Барсика. И сам там побудь.

Здоровенный, под стать собаке, телохранитель принял четвероногого коллегу на короткий поводок, и они молча исчезли за дверью.

Переведя дух и уважительно покачав головой, посетитель закончил начатое движение — на свет появилось темно-красное удостоверение с гербом.

— Беляев Александр Борисович. Региональное управление по борьбе с организованной преступностью… А это мой коллега из госбезопасности.

Его спутник, смуглый мужчина с тяжелым подбородком и явственной лысиной, также продемонстрировал запечатанные в потертую кожу «корки» — хозяин заметил, что его удостоверение «по-комитетски» пристегнуто к карману цепочкой.

— Александр Ибрагимович.

— Очень приятно, — отмахнулся от предъявленных документов Крамской. — Мне звонили… Чем обязан?

— Видите ли, Эдуард Михайлович… — начал Беляев, погружаясь в бежевое кресло, обшитое кожей. — Мы, к сожалению, редко появляемся, чтобы сообщить кому-нибудь нечто радостное…

Ожил пульт на столе:

— Все готово.

— Хорошо. Несите.

На пороге возникла одетая в строгое темное платье женщина лет пятидесяти с великолепной фигурой и умным запоминающимся лицом. Ловко сервировав столик, она вопросительно посмотрела на хозяина.

— Благодарю вас. Мы сами, — отпустил ее Эдуард Михайлович.

Когда дверь за секретаршей закрылась, он утвердительно кивнул в ответ на изумленный взгляд Беляева:

— Да. Это она.

— Однако! — повернулся сыщик к своему спутнику. Тот, судя по всему, тоже узнал Марию Мягкову — звезду экрана, заслуженную артистку страны, прекрасную Ассоль семидесятых и роковую героиню русской классики в сериалах эпохи ранней перестройки…

— Недавно пришлось дать отпуск на неделю — приглашение пришло на кинофестиваль в Венецию… Ну и оплатил, конечно! — барски похвастался хозяин.

— Сколько же ей сейчас? Подождите-ка…

— О-о! Женщины не стареют — они увядают, как говорит мой парикмахер…

— Интере-есно! — протянул Беляев, предвкушая вечерний рассказ жене. — Как же…

— Все просто. Перефразируя известную мудрость — слава приходит и уходит, а кушать хочется всегда! Я плачу ей в тридцать раз больше, чем сможет любая киностудия. Да и работа не пыльная… Ей хорошо — и мне лестно, не так ли?

— Александр Борисыч! Давайте к делу… — на мгновение Крамскому показалось, что в голосе «комитетчика» прозвучал отголосок профессионально скрываемой неприязни.

— Да-да! К делу…

Беляев дожевал бутерброд, запил его и