Но теперь об этом думать не приходилось: возможность допроса улетучилась вместе с его легальным существованием. Сейчас встали задачи попроще, но и понасущнее.

Как Лен уже предупредил доктора Мака, туда, где был – да и оставался, пожалуй, во всяком случае пока – его дом, идти наверняка не следовало. Такое ощущение у Казуса возникло сразу же, как только он, очнувшись, смог оценить все случившееся, пусть и в самых общих чертах. И с каждой минутой – а с тех пор их протекло уже немало – в нем крепло ощущение, что ему так и не удалось по-настоящему исчезнуть, совершенно и бесследно; для большинства – да, для официального делопроизводства – конечно, но – отнюдь не для всех тех, кого его судьба вообще как-то интересовала. Кто-то если и не видел его сейчас, то, во всяком случае, ощущал его присутствие на этом свете. Кто? Наверняка то не были люди из Службы, подозревай они такое – с него не спускали бы глаз, даже пока он лежал в коме. Из лучших побуждений не спускали бы. В Службе покоя, в конце концов, работают люди нормальные и доброжелательные, хотя и не всегда и не к каждому. А вот тем, кто к Службе отношения не имеет, проникнуть в ее ведомственный морг можно разве что при помощи вооруженного налета; но на такие авантюры даже передуренные шайки нынче не ходят: жить еще хочется. Значит, некто понимает или хотя бы подозревает, что с тобой еще не все в порядке, но напрямую добраться не может. Что он станет делать в таком случае? Элементарно: прежде всего – поставит под контроль все места, где воскресший предположительно может появиться. Какие? Место работы: Департамент Покоя, то есть Дом признаний, куда он и в самом деле пошел бы, если бы не задние мысли, которых он опять-таки не стал формулировать, чтобы не сделать их доступными, обозримыми. Затем – его жилище, там все куда проще: оно никем не охраняется, за ним легко не только наблюдать со стороны, но можно без особых затруднений войти даже в отсутствие хозяина, удобно расположиться и ждать его хоть до второго пришествия. Еще? Предположим, недобиток не совсем глуп и ни на службу, ни домой идти не рискнет – во всяком случае, сейчас, ночью. Что ему останется? Либо до утра куковать в морге; но человеку, только что состоявшему в покойниках, эта идея вряд ли придется по вкусу. А значит – либо направиться к близкой женщине (предпочтительно – к матери, но, увы… Ну, тогда – к любовнице. Что, и ее нет? Ну, это, знаете ли, и вовсе не естественно, наводит на подозрения. А может, к любовнику? Нет? Ну, вы просто аскет какой-то, совершенно ненормальный, и как вас на службе держат? А мы удивляемся, почему порядка нет как нет!). А если и это не получается – остаются только гостиницы, большие и малые, а также – ночлежки, и еще – камеры для бродяг и пьяных-задуренных в квартальных станциях покоя. Взять все это под контроль – нужна куча народу, однако же серьезные фирмы в этом не нуждаются: в каждом таком месте у них заранее все схвачено, не надо слать людей – они там всегда есть, их надо лишь предупредить да скинуть изображение по связи. И стоит там показаться, как помчится информашка куда следует, и ты еще до снятого номера не доберешься, как те, кто тогда тебя не дострелил, встанут перед тобой, как лист перед травой – а продолжения, увы, не последует.

Вот так размышлял Лен Казус, медленно шагая по выключенному на ночь тротуару Двадцать первой просеки, на которой морг и располагался. И негде преклонить усталую голову. Так, чтобы было тихо и спокойно. И это в собственном городе, господа, и не кому-нибудь, а человеку, денно и нощно заботившемуся о сохранении спокойствия этого поселения. О времена, о нравы, а точнее – их отсутствие. Что же в конце концов – под мостом ночевать, что ли? На вокзал идти? Так и там, и там сейчас полно народу, и среди них найдутся такие, что тебя быстро опознают, вспомнят старые обиды… Нет, даже и такой вариант не проходит. Да неужели и впрямь деваться некуда?

Было куда деваться, было. И с самого начала Лен Казус это отлично знал. А все возмущения и причитания лишь для того служили, чтобы уговорить самого себя этим местечком воспользоваться. Надежным и безопасным вроде бы. Где тепло, светло и мухи не кусают. И наверняка найдется, что поесть. И худо-бедно, кое-как, но все же обновить повязку. Выздоровление идет во все лопатки, но все же дырка ощущается. Надо подстраховаться.

Ах ты, доктор Мак, целитель мертвых. «Пуля свернула – неизвестно, отчего». Тебе и не должно быть известно. Говорят: кто много знает, скоро состарится. Врут. Не состарится. Умрет молодым. А ты живи. Нам на радость.

Так. Теперь – осторожно. Сканируем окрестности. Нет, об этом местечке они не подумали. Еще. Тишина, люди спят, никто не наблюдает, не подкарауливает. Подъезд. Открыли. Холл. Мимо лифтов – к лестнице. Привычно-бесшумными шагами. Высоко, черт. И есть некоторая растренированность. Леность, друг Казус, мать всех пороков? Опять вранье. Не мать, а их шлюха.

Мать так не ублажают, как мы – свою лень. Дышать тихо. Ну вот, пришли. Слушаем. Слушаем. Слушаем. Все спокойно. Привычный замок. Все в порядке, господа. Вызнаватель Казус вновь прибыл на место преступления – убийства известного Рика Нагора и своего собственного. Света не зажигать. Как хорошо-то, Господи, – тепло, сухо. Но тесновато. От чего? От вопросов. Вот сейчас мы, пожалуй, ими и займемся. Сначала – аптечка. Потом – кухня. Далее – везде…

Неро, ночь и раннее утро 14 меркурия

В большом городе никогда не бывает так, чтобы только один-единственный человек бродил по ночным улицам в поисках крова, еды и мало ли еще чего. Таких всегда оказывается некоторое множество. И ночь, о которой идет разговор, не была исключением из этого правила.

Во всяком случае, неподалеку от дома, в котором Лен Казус нашел – или думал, что нашел, – убежище для себя, внимательный наблюдатель, находись он в тех местах, наверняка заметил бы и еще одного человека, медленно продвигавшегося по улице, точнее – по все той же Фиолетовой просеке, почти точно по следам бывшего вызнавателя. Шел он, почти прижимаясь к стенам домов, приближаясь к очередному уличному фонарю – убыстрял шаг, стремясь, похоже, побыстрее миновать освещенное место, потом чуть ли не останавливался, внимательно прислушиваясь. Однажды, когда впереди послышался звук приближавшихся шагов, бесприютный полуночник заторопился, чтобы побыстрее добраться до одного из окаймляющих проезжую часть деревьев, прижался к стволу, как бы растворившись в густой темноте, образованной листвой, и стоял так, не шевелясь и даже, кажется, не дыша – пока встречный не миновал опасной зоны и шаги его не стихли в отдалении. Лишь убедившись в том, что он по-прежнему остается недоступным для чужих взглядов, неизвестный отделился от дерева и двинулся дальше – все так же осторожно. Такое поведение заставляет заподозрить человека то ли в каких-то неблаговидных намерениях, то ли в некотором уже совершенном преступлении; последнее кажется нам близким к истине.

Трудно сказать, как долго бы еще ему удалось оставаться незамеченным, будь то место, куда он, видимо, стремился попасть, достаточно далеко. Однако оказалось, что от того самого дерева до цели оставалось всего-то буквально два шага. Их удалось преодолеть без помех, в последний раз внимательно оглядеться и прислушаться, подняться по немногим ступеням подъезда, уже держа наготове ключ, затем этим ключом бесшумно отпереть входную дверь, так же тихо затворить ее за собой; пересечь холл – не по прямой, а прижимаясь к стенам так, чтобы не попасть в поле зрения контрольных камер, чье расположение было пришедшему, как видно, хорошо известно; затем достигнуть лестницы и подняться по ней, все с теми же предосторожностями, которые, к счастью, оказались излишними.