Неохотно я направилась следом. С одной стороны раскинулся парк со свежескошенными лужайками и деревцами, привязанными к подпоркам, чуть дальше — город, мой дом и окно, на котором танцевали розовые шары; с другой — вход в неизвестность, так пугавший меня теперь, так пугавший меня всегда. Это была огромная дверь из листвы и деревьев, внешне она казалась неприкосновенной, ее закрывали густые заросли с острыми колючками, и у меня снова появилась надежда, что на самом деле никакой дороги не существовало или ты так давно не ходил здесь, что заросли успели сомкнуться.

Но ты неожиданно остановился, не задумываясь, словно совершенно точно знал, где находишься, и стал меня ждать. Догнав тебя, я увидела незаметное отверстие, что-то вроде норы на уровне земли, достаточно большое, чтобы ребенок мог вползти туда на четвереньках. Ты наклонился, осторожно распутал ветки, маскировавшие вход, и раздвинул листву. Потом наклонился и исчез внутри.

Я осталась одна на лесной опушке. С моей стороны еще светило солнце, было пока еще не слишком поздно, чтобы возвращаться обратно, — и тут я услышала твой шепот:

— Теперь твоя очередь.

Я в последний раз осмотрелась вокруг. Не знаю, боялась ли я, что меня заметит кто-то из гуляющих, или, наоборот, надеялась, что кто-нибудь внезапно появится и помешает мне пойти дальше. Наконец я встала на четвереньки и проскользнула внутрь прохода — во внутренности леса.

Там царил зеленый полумрак. Запах мха, стоячей воды, разрытой земли вызывал головокружение. Сидя на корточках у моих ног, ты снова переплел ветви, скрепил их листьями рафии,[5]ветвями ивы, травой, выкладывая из них причудливые мотивы, словно колдовство этих рисунков было так же важно для тебя, как простая маскировка из листьев. Потом ты поднялся и сделал мне знак идти следом.

Мои глаза привыкли к полутьме, и я увидела узкую тропинку, убегавшую между деревьев, едва заметную, протоптанную лесными жителями. Ты шел по ней, время от времени оглядываясь, чтобы убедиться, что я иду за тобой. Я осматривалась вокруг, пытаясь найти на этих деревьях рисунки, которые мы вырезали когда-то, под ними я искала наши потерянные игрушки и носовые платки, мою крестильную цепочку и бесчисленное множество потерянных босоножек и носков. Потом стволы стали редеть, и вдруг моему взгляду открылась твоя хижина — это была старая строительная бытовка из железа, выкрашенная в зеленый цвет. Но как она могла попасть сюда? Осталась ли она еще со времен строительства старого города и кто-то — охотник или браконьер — притащил ее сюда, но как это было возможно — через такой подлесок?

Ты поднялся на ступеньку, открыл дверь и ждал меня с выражением гордости на лице. Приблизившись, я заметила, что бытовка была уже ржавой, местами помятой, кто-то уже латал ее бока железом, досками и брезентом. У нее было два маленьких окна, а на крыше узкая труба с маленьким колпаком, какой изображают обычно дети на своих рисунках.

Я поднялась на ступеньку вслед за тобой. Обстановку домика составляли крошечная жаровня, раскладной стул, матрас, накрытый покрывалом и лежащий на ящиках, которые служили тебе кроватью, вокруг стояли еще перевернутые ящики, на которых лежали какие-то вещи. На гвозде висела керосиновая лампа.

Ты показал мне на стул, и я села. Сам ты сел на кровать, поджав ноги, и мы долго сидели молча. Через два маленьких окошка была видна лесная зелень, домик стоял в хорошем месте, словно кораблик в центре океана. Я на мгновение закрыла глаза. Молчание уже казалось бесконечным. Мне вдруг представилось, что мы с тобой уехали — снялись с якоря, и ничто больше не обязывало нас возвращаться обратно. Открыв глаза, я заметила, что цвет твоего лица стал серым, ты тяжело дышал; слабо улыбнувшись, ты лег на матрас, поднеся руку ко лбу, запястьем наружу, где под тонкой кожей бились вены. Через маленькое окошко в крыше ты смотрел на небо.

— Там, снаружи, есть огород, я тебе сейчас покажу, — тихо сказал ты. — Я посадил картошку, морковку, салат и кое-что еще, улитки и зайцы тоже все это любят, но я думаю, что когда-нибудь я выращу столько, что смогу это есть. У меня еще была курица, но она все время удирала от меня. Однажды я привязал ее бечевкой, но нашел потом только бечевку и лапку, и это было так странно — эта желтая скрючившаяся лапка, как будто она все еще продолжала сидеть на своей ветке, и перья, много перьев вокруг, — наверняка сюда забрела бродячая собака или лисица.

— Нужно было построить курятник, — прошептала я. Я тоже шептала, как будто было невозможно говорить вслух.

— Если хочешь, я найду тебе решетку, доски, а в лесу полно веток, из которых можно сделать насесты.

Но тихий голос внутри меня шептал: «Хватит ли у нас времени, хватит ли времени?»

— Конечно, — кивнул ты, — хорошо было бы иметь яйца на завтрак. Но кур я есть бы не стал.

— Да, ты бы не стал их есть, — эхом повторила я, потом добавила: — Ты мог бы посадить землянику и смородину.

Только произнеся это, я почувствовала, что снова попала в ловушку; я знала, ох как я хорошо знала, как не права я была обещать и рассказывать, не значило ли это следовать по пути рассказчика историй, которым был ты сам, это было как если бы мы держались за руки и неустанно кружились, как дети, отклоняясь назад все больше и рискуя потерять точку опоры, если хотя бы один палец наших четырех рук ослабеет и падение станет неизбежным. Но я не могла справиться сама с собой. У меня было ощущение, что я наконец смогла лечь после долгих лет стояния против своей воли, изможденная, ослабевшая, или, наоборот, я наконец могла встать?

— Иногда я говорю себе, что никогда не хотел бы уходить отсюда, — прошептал ты после долгого молчания. — Я имею в виду из леса. Я представлял себе, как деревья и заросли разрастутся так, что когда-нибудь вытеснят город. И тогда лес оторвется от парка, как остров, и уплывет в неизвестном направлении, и будет плыть долго-долго, и не надо будет волноваться ни о чем. А если залезть на верхушку дерева, то можно будет увидеть одну только воду, воду и только вдалеке землю с пляжами, маленькими домиками и парящими над ней чайками, но никогда больше не возвращаться туда.

Были ли это твои мечты, которые пришли ко мне на мгновение раньше, подумала я, и кружились вокруг моей головы, как крошечные мотыльки, попадая мне в глаза и уши? Я начала смеяться. Ты посмотрел на меня и тоже засмеялся. Твое лицо было уже не таким бледным, ты опустил руку, которой держался за лоб, и я взяла ее в свою. Мне неожиданно захотелось узнать, что ты видишь в маленьком окошке в потолке, и я сказала:

— Подвинься, я хочу лечь рядом с тобой.

Ты прижался к стенке, и я вытянулась рядом с тобой, положив забрызганные грязью ноги на покрывало. Над головой была крыша из листвы и где-то высоко голубое небо — или это уже было море, где был верх, а где низ? Повернувшись, я увидела, что ты закрыл глаза.

— Знаешь, почему я убежал из дома? — тихо сказал ты. — Они хотели положить меня в больницу. Они говорили, что мне нужен уход, что мне будет все хуже и хуже без лекарств. Но по их глазам я видел, что мне все равно станет хуже, а я только и знал, что эти больничные палаты, эти приемные семьи, эти дома, нет, я хочу жить один, все время один, а это все я больше не хочу.