На тротуаре японский парень в широких шароварах, кроссовках на толстенной подошве, майке с надписью «I ♥ NY» и шлеме несколько раз крутится на голове, потом, всего один раз оттолкнувшись от земли руками, ловко вспрыгивает на ноги, надменно смотрит мне в глаза, делает некий хип-хоповый жест, очевидно означающий, что даже если у него ещё нет «Кадиллака» и десятка поклонниц, то завтра (в отличие от меня) уж точно будет, и говорит:

— Check it out!

Я не знаю, что ему ответить, да и на каком языке. Играть роль испуганного белокожего американца, случайно оказавшегося в чёрном районе? Или пытаться честно объяснить ему, что я вообще-то из России, говорю по-японски лучше, чем по-английски, и вообще как бы тут ни при чём? Я так и стою несколько секунд с тупо открытым ртом, потом машу рукой и иду дальше.

Перед старым деревенским домом, чудом уцелевшим в теперь уже спальном районе, стоит старушка и смотрит на ветки ещё не распустившейся сакуры. Ветер такой сильный, что она с трудом удерживается на ногах, но в глазах весеннее удовлетворение: ещё неделя, и она сможет сказать сакраментальную фразу японских стариков, что ещё раз перед смертью удалось увидеть цветущую сакуру. По узкой тропинке через рисовое поле рядом с домом едет худенький парень на модном нынче шоссейном велосипеде. С трудом удерживая равновесие — очевидно, велосипед только что куплен, — он подъезжает к старушке, наверное, чтобы спросить дорогу. На носу у него тоже модные теперь узкие розовые очки, в глазах хроническая уверенность в завтрашнем дне и такая же хроническая неуверенность в самом себе. Последние несколько лет таких парней без амбиций из обеспеченных семей в народе называют травоядными. Парень останавливается прямо перед старушкой, забывает вытащить ноги из контактных педалей и медленно падает вместе с велосипедом ей под ноги. Старушка в недоумении смотрит сверху вниз на парня, а тот так и остаётся лежать на земле, тщетно дёргая застрявшими в педалях ногами.

В парке играют дети, одни в тёплых меховых куртках, другие в шортах и сандалиях. Первые живут в домах поновее, европейского типа, и привыкли к теплу. У вторых — дома прошлой эпохи, и холодный ветер проходит через щели в оконных рамах, скрипит дверями и воет день и ночь.

На мосту стоит девушка лет двадцати пяти в костюме служащей. Костюм безупречно отутюжен, а рядом стоит велосипед с облупившейся краской и напрочь проржавевшей цепью. В её худых пальцах длинная сигарета, девушка несколько раз щёлкает стоиеновой зажигалкой, наконец прикуривает и вытягивает губы, с наслаждением вдыхая дым — наверное, первая затяжка после долгого дня на работе. Весенний ветер теребит её волосы, ткань костюма то и дело прилипает от порывов ветра к телу, а она смотрит вдаль на реку, на танцующие деревья, на повисшее над горами на севере весеннее солнце.

И курит — с пустыми счастливыми глазами человека, достигшего просветления, курильщика, который знает, что эту сигарету, как и эту весну с её первым ветром, он заслужил.

ЮРА ОКАМОТО

ЯПОНИЯ БЕЗ ВРАНЬЯ исповедь в сорока одном сюжете