– Я архитектор, отец. Я хочу проектировать здания, а не выполнять обязанности посыльного. Я уже не помню, когда я в последний раз приходил к тебе за подтверждением на свои эскизы.

Его болезненно уколола мысль, что, как правило, отец был недоволен его эскизами, утверждая вместо этого свои и не оставляя Тео выбора. Он давно не принадлежал своему призванию, хотя больше всего на свете ему хотелось работать над собственными разработками. Он прятал эти желания далеко в подсознание, чтобы они не имели ничего общего с его реальной жизнью.

– Так ты, значит, архитектор, Теодор! И что из этого? Я тоже архитектор. Посмотри! Вокруг одни сплошные архитекторы!

– Я хочу построить галерею для мамы. Я хочу сам ее спроектировать и организовать процесс постройки. Мне нужна твоя помощь.

– Нет! – Генри приподнялся из-за стола, теряя самообладание. – Я сказал тебе, забудь об этой идее и оставь меня и свою мать в покое!

Мгновенным движением он сорвал очки с искаженного гневом лица. Он терпеть не мог, когда его распоряжения оставались неуслышанными.

– Ее картины принадлежат только мне, понятно? Все. Точка. У меня больше нет времени обсуждать с тобой то, что уже давным-давно и так понятно. Пока я стою у руля, галерея не будет построена. И если ты дорожишь своей работой, ты будешь играть по моим правилам. Хочешь ты этого или нет. Ты знаешь мои связи в архитектурном мире. Так было всегда и так будет тоже всегда. Хорошего рабочего дня, Теодор. Надеюсь, продуктивного. Я сегодня же пересмотрю твои обязанности, чтобы тебе было некогда думать о всякой ерунде.

Впервые за все время работы с отцом Тео ощутил обуревавшую его ярость, но справился с нею, успокаивая себя мыслью, что его проект во что бы то ни стало будет осуществлен.

Находясь в здании компании, он никогда не воспринимал отца иначе, кроме как своим боссом. Он не ненавидел его, не презирал его и даже никогда не думал о подобных чувствах к нему.

Он с уважением относился к семейному бизнесу, всегда был благодарен за возможность быть его частью и ощущал себя важной составляющей. Но сегодня он впервые почувствовал свое несогласие с отцом и четкое понимание того, что впервые он поступит по-своему. Он пока не знал, как именно и что именно для этого ему понадобится, но он точно знал, что не собирается сдаваться. Он по-прежнему оставался частью семейного бизнеса, но сегодня в этом союзе произошла глубокая трещина, заделать которую вряд ли будет кому-либо под силу. Он увидел в деловом человеке, сидящем напротив себя, того тирана, который подавлял желания всей семьи, заставляя повиноваться только его предпочтениям, интересам и взглядам на жизнь. Он осознал, что никогда не имел ни малейшего влияния на рабочую жизнь компании, выполняя лишь приказы человека, лишившего его способности принимать решения и, что хуже всего, веры в существование этой способности. Отец не хотел делиться с ним ни единой каплей своего контроля над компанией и вовлекал сына поверхностно, создавая тем самым иллюзию его значимости для семейного бизнеса. Он хотел доказать, что все еще так же силен и всемогущ, каким был всегда, и что действовать в одиночку – его любимый способ жить в этом мире.

Тео молча вышел из офиса отца и зашагал в сторону кафетерия. Ему нестерпимо хотелось выпить кофе, а после позвонить матери и договориться о немедленной встрече с ней.

Он боролся с обидой, находящейся где-то глубоко, а теперь проснувшейся от глубокого сна и, позевывая, с укоризной говорившей ему: «Видишь, мы снова вместе, Теодор. Ты тщетно столько лет пытался меня усыпить. Я сильнее, чем ты думаешь. Я буду с тобой всегда. Но мне понадобится много твоей энергии, чтобы расти и крепнуть. Пожалуйста, помни об этом и больше меня не покидай».

* * *

Усадьба Экстонов находилась у подножия Лондона. Она вальяжно располагалась между рекой и пастбищами на юге и центральным Лондоном всего в семи с половиной миль на север. Тео заехал за ворота и, медленно продвигаясь по направлению к центральному входу, слышал, как хрустят мелкие камушки под колесами его «Астон Мартина».

Вечнозеленая лужайка, посаженная ровным кругом перед домом, ослепляла своей сочностью, высокие деревья по всей окружности выстроились непроницаемой стеной, словно охраняя владения от посторонних.

В отличие от дома Тео, построенного в минималистичном стиле, с безупречно ладящими между собой строгими, но при этом простыми геометрическими формами, усадьба его родителей позволяла себе громоздкость и консерватизм. Состарившийся бежеватый кирпич сочетался с красной крышей и массивными дымоходами, создавая впечатление классического английского дома.

После того как отец купил этот дом двадцать пять лет назад, он ничего в нем не менял. Он гордился им как историческим памятником и говорил, что все, что сейчас строится, никогда не предложит своим хозяевам историю страны, которую он любил всем сердцем. Что этот дом, которому больше трехсот лет, повидал многое: войны, изобретения, введение первого летнего времени и открытие первого в мире метро.

Он действительно сделал из своего дома крепость, и в этой крепости находилась в пожизненном заточении Клеманс.

Она ожидала Тео в большой, светлой столовой, и когда он вошел в дом, она вышла его встретить. Каждый раз, чтобы расцеловать сына, ей приходилось вставать на носочки. То же самое приходилось делать и Лизе.

Тео посмотрел на мать. Она, как всегда, выглядела свежо и умиротворенно. Казалось, никакие перипетии внешнего мира не могли нарушить ее безмятежного внутреннего покоя. Ее миниатюрность помогала ей выглядеть моложе своих лет, а плавные, медленные движения стройного тела придавали ей грациозности. Ее морщинки вокруг глаз, когда она улыбалась, были преисполнены доброты и мягкости. Весь ее облик излучал ту самую глубину, где можно было скрыться от суровых реалий мира, словно она была одновременно и солдатом-товарищем и медсестрой.

Тео всегда понимал, почему отец выбрал Клеманс, но после того, как он встретил Лизу, он не представлял, что выбор женщины может быть сделан иначе.

Клеманс посмотрела на него. Он очень хорошо знал этот взгляд, он означал, что она намерена сказать ему что-то важное.

– Мне только что звонил отец, – произнесла она мягким голосом. – Он сказал, чтобы я не слушала тебя. Что между вами стряслось?

«Опять» так и напрашивалось в сопровождении последней фразы, но Клеманс была слишком тактична, чтобы не употреблять его и не портить таким образом доверительной атмосферы. Тео пронзила тупая боль. Ему было неприятно и стыдно слышать эти слова от матери. Он молчал.

– Но