Но у нас нет такого богатства. Английский язык (как и многие другие) чрезвычайно беден в этом отношении. У нас есть слова «любить», «ненавидеть», «нравиться», «не нравиться», «доверять», «не доверять». У нас есть слова «друг» и «враг». Нам приходится обходиться такими грубыми паттернами, и каждый из них имеет очень широкую водосборную площадь. Проблема еще более усугубляется явлением центрирования, к описанию которого я вскоре приступлю.

Есть причина, по которой английский столь беден для выражения смысловых значений. Английский язык — это язык, богатый на выражения, язык для описания процессов. Это значит, что мы можем должным образом описывать посредством комбинаций слов, фраз и прилагательных обширный диапазон эмоций, лежащих между любовью и ненавистью. Это хорошо для литературы и поэзии, но абсолютно бесполезно для восприятия. Описание — это одно, а восприятие — другое. Описание описывает восприятие, которое уже имело место. Восприятие же — это то, что происходит прямо сейчас. Нам нужны более богатые и сочные паттерны прямо сейчас, для текущего момента, а не пути описания нюансов того, что уже в прошлом.

В результате люди, говорящие на английском языке, оказываются заложниками богатой экспрессивности этого языка, а ведь английский язык имеет столько защитников. Статический немецкий и сложный для восприятия японский поначалу кажутся грубоватыми, однако на деле предлагают больше возможностей для сиюминутного восприятия. Результатом этого может являться более высокий прагматизм соответствующих наций.

Ключевой момент здесь состоит в том, что описательная способность — это далеко не одно и то же, что способность уловить мгновение восприятия.

Представьте себе местность (ландшафт) с несколькими крупными бассейнами рек. Все оказывается рано или поздно в той или иной реке. Представьте себе другой ландшафт с большим количеством меньших бассейнов, дренирующих в различные реки. Мы могли бы назвать такие концепции, являющиеся очень обширными водосборными площадями, стоками или западнями. Слоновая западня — это яма в земле с отвесными стенами. Слон проваливается в такую западню и не может выбраться наружу.

Наше цивилизованное мышление полно таких огромных концептуальных ловушек, как свобода, справедливость, демократия, империализм. Практически невозможно подумать о чем-либо другом по соседству с этими ловушками, поскольку немедленно оказываешься затянутым в общепринятые паттерны, с которыми невозможно поспорить. Если вы оспариваете демократию, вы, должно быть, фашист (еще одна ловушка). Если намекаете на социализм, вы, должно быть, марксист. Как у грибников в Англии, у нас очень мало приемлемых «диких» концепций. Французские грибники признают гораздо больше видов грибов. Это стало необходимым в силу коммуникационных потребностей демократии.

Теперь мы подходим к феномену «центрирование», который тесно связан с понятием «водосборная площадь». Это значит, что, какой бы широкой ни была водосборная площадь, как только нечто оказалось в ее пределах (как нечто находящееся неподалеку от гравитационного поля черной дыры), оно будет затянуто прямо в ее центр. Иными словами, паттерны имеют дело с вещами, очищенными от любых оттенков и нюансов, которые могли быть присущи им вначале. Посему преступник — это преступник и еще раз преступник.

Разумеется, мы все знаем, что цель цивилизации и образования — разбить данные грубые категории на более тонкие и сложные по составу подклассы и подгруппы. Так почему же это не работает, как спросила молодая девушка у своей бабушки, когда та накладывала крем от морщин?

За объяснениями вновь обратимся к фразе «стремятся разбить данные грубые категории на более тонкие и сложные по составу подклассы и подгруппы». Ключевое слово здесь — «разбить». Следует вспомнить греческих мыслителей и Аристотеля и взглянуть на основания нашей логики. Речь идет о категориях, классах и членах множества. Но категория превыше всего. Итак, мы имеем общую категорию преступника и стремимся разбить ее на подкатегории. Совершенно ясно, что есть разница между человеком, который незаконно торгует акциями, располагая информацией, так сказать, из первых рук, и серийным убийцей, орудующим бензопилой. Но не такая уж большая разница, поскольку, даже если мы имеем в виду эти концепции, мы все же памятуем об общей категории преступника.

Как иначе мы могли бы поступать? Вместо широких категорий, которые разбиваются на более конкретные паттерны, мы могли бы пользоваться богатым разнообразием паттернов. Заметив сходные черты между рассматриваемыми классами, мы не стали бы объединять эти сходные черты в сводные категории (что является самой основой логической системы, рожденной философами-греками), но использовали бы их в чисто практической плоскости («у всех этих людей сломана нога, так что мы, наверное, сможем наложить гипс каждому из них»). Я вернусь позднее к тем серьезным проблемам, которые вытекают из нашей привычки к категоризации, которая усугубляет недостатки паттерн-систем.

Ранее я упоминал об опасности, которую представляет фраза «это то же самое, что и…» для творческой работы. Это еще один пример водосборной площади, который используется для избавления от всего нового, что нам не нравится. Любой рецензент, не понимающий текст, который ему дали на рецензию, использует эту стратегию. Само слово «творчество» является большой концептуальной ловушкой в английском языке. Оно охватывает целый ряд вещей — от создания какой-либо ситуации (как в выражении «натворить бед») до художественного творения, математических озарений, рисунков мелом на асфальте. Это одна из причин, среди многих других, почему мы добились такого слабого прогресса. Именно для того, чтобы избежать этой концептуальной ловушки, я и придумал термин «латеральное мышление», относящийся непосредственно к изменению концепций и восприятий в самоорганизующейся паттерн-системе.

Нам необходимо много, много, много новых слов. Яростные защитники чистоты языка назовут это жаргоном (опять тот же подход: «это то же, что и…»). Они будут утверждать, что существующего языка достаточно, чтобы описать любую вещь, и при этом полностью упускают из виду тот момент, что описание и восприятие — это разные вещи. Слово «поезд» прекрасно! Фраза «железный рельсовый путь» абсурдна.

Одной из моих последних работ было составление нового языка для мышления, который позволил бы нам воспринимать концепции в гораздо более широком диапазоне; концепции, которые не могут восприниматься при помощи обычного языка по причине противоречия логике или по причине концептуальных ловушек. Потенциально такой язык был бы богаче, чем английский (сугубо для определенных целей). Работа проделана, и в настоящее время я пытаюсь найти наилучший способ представить ее результаты широкой публике.

С помощью существительных мы пытаемся передать, что нечто есть. Затем используем прилагательные, которые выполняют иные функции, сообщая о том, что говорящий чувствует. Прилагательные служат для того, чтобы приводить эмоции слушателя в унисон с эмоциями говорящего. Прилагательные делают свою работу незаметно и могут быть крайне опасны, поскольку способны привести в действие (триггер) совершенно неоправданный эмоциональный отклик. Любое прилагательное в критическом обзоре вызывает подозрение и может служить признаком дурного писательства. Рецензент экспонатов мебельной выставки пишет о вычурном кресле. Если читатель не в состоянии увидеть это кресло, так сказать, вживую, он вынужден лишь принять такую дискредитирующую информацию.