– Здорово, – повторила Аннетт, разматывая катушку с выбранной цепью.

– Понимаешь, я не смогу… Я не из тех, кому стоит носить вызывающие костюмы.

Аннетт замерла и, кажется, впервые внимательно оглядела меня с головы до ног.

– Ты не права, Мин. Они бы тебе точно подошли. Просто… – она прикусила губу, как бы говоря мне: «Забудь».

– Что?

– Ну, ты… Я знаю, что тебе это не понравится.

– Что?

– Эм…

– Хочешь сказать, что я выпендрежница?

– Я хочу сказать то, что постоянно повторяет Эд. Ты особенная, тебе совсем ни к чему откровенные наряды. – Аннетт пренебрежительно посмотрела на цепь. – У тебя прекрасное тело, и сама ты красавица, да-да. Но ты прекрасна не только снаружи. Вот поэтому тебе все и завидуют, Мин.

– Никто мне не завидует.

– Нет, – Аннетт бросила на цепь почти что гневный взгляд, – завидуют.

– Даже если и завидуют, то потому, что я встречаюсь с Эдом Слатертоном, а не потому, что я какая-то особенная.

– Именно поэтому, – сказала Аннетт, тряхнув волосами. – Ведь ты же чем-то привлекла Эда.

Затем она перевела взгляд на напильник.

– Тебе неплохо бы принести его с собой в субботу. Все девушки наденут костюмы роковых Клеопатр и станут пытаться выцарапать у тебя Эда.

Аннетт засмеялась, и я решила последовать ее примеру. «Она шутит», – подумала я и сказала:

– Парням понравится женская драка.

– Мы можем брать с них плату, если они захотят увидеть это зрелище, – сказала Аннетт, притворившись, что впивается в меня ногтями. – Пойдем?

Хоть я и решила, что ни в коем случае не буду покупать напильник, я принесла его на кассу. Аннетт весело щебетала с кассиром, который отрезал ей кусок цепи и сделал скидку. Кассир, который обслуживал меня, молча протянул мне сдачу и чек.

– Хочешь, зайдем выпить сока или еще чего-нибудь?

– Нет, – сказала я, направляясь к выходу. – Мне нужно домой, чтобы доделать костюм.

– Тебя же не испугали мои слова про субботу, правда? Я пошутила.

– Нет, – ответила я.

– Ну, то есть не совсем, – сказала Аннетт с улыбкой, переложив пакет с цепью в другую руку. – Я к тому, что все знают: Эд твой.

– Все, кроме Джиллиан.

– Джиллиан та еще сучка, – слишком суровым тоном произнесла Аннетт.

– Ну ничего себе.

– Это долгая история, Мин. Но о Джиллиан можешь не волноваться.

Я печально посмотрела на мокрые улицы. От сырости мои еврейские волосы распушились, напоминая отвратительное облако выхлопных газов, а погода совсем не собиралась меняться. Стоя у дверей «Зеленой горы», я чувствовала себя очень уязвимой – как пламя спички, как щенок или котенок, оставшийся на улице без матери, без ошейника с номером хозяев и без коробки, в которой можно было бы спрятаться.

– Я волнуюсь обо всех, – я решила сказать всю правду. – Все меня называют особенной. Ты права, сейчас Эд мой, но кто-то ведь может его увести. Я и рядом не стою с его знакомыми девушками.

Аннетт даже не попыталась меня переубедить.

– Нет, – сказала она. – Эд тебя любит.

– А я люблю его, – ответила я, хотя мне хотелось поблагодарить Аннетт. Я думала, что она приглядывает за мной, за дурочкой с напильником в пакете.

– Кто знает, куда приведет нас любовь? – продекламировала Аннетт. – Она змея в саду наших тихих умов.

– Откуда это?

– Элис Саллефорд, – ответила Аннетт. – Ее проходят в десятом классе. И я думала, что выпендрежница, интересующаяся стихами, здесь ты.

– Я не выпендрежница, – сказала я.

– Ну, ты не так проста, как думаешь, – звякнув цепью, Аннетт быстро обняла меня на прощание. И конечно же, снова начался дождь. Аннетт перебегала от одного козырька до другого и помахала мне, прежде чем повернуть за угол. Она была прекрасна в своей одежде, прекрасна под дождем. У меня в пакете брякнул напильник, напомнив мне о дурацкой идее, которую никто бы не оценил, если бы я воплотила ее в жизнь. «Даже ты, Эд, не понял бы, в чем суть», – думала я, глядя вслед Аннетт. Вот поэтому мы и расстались, так что забирай напильник.

Как ты мог, Эд?

Это не твой жетон. Он оказался в конверте, который я обнаружила приклеенным к шкафчику и на котором даже не было подписано мое имя. Я подумала, что это сюрприз от тебя, но в конверте не было записки. Взяв в руки жетон, я почувствовала всю злобу, все холодное презрение и неудержимую ярость Эла. Этот бесплатный билет на городской бал Всех Святых, то есть на дискотеку, я заработала, когда помогала Элу расклеивать афиши. Чертов подкомитет. Эл мог бы заставить меня купить билет, но вместо этого без лишних слов повесил его на мой шкафчик. Это не твой жетон, но я отдаю его тебе, потому что ты во всем виноват. Участники театрального кружка используют эти прелестные жетоны вместо билетов, ведь так, если хватит смелости, их можно носить на шее круглый год, чтобы все вокруг знали, что ты был на городском балу Всех Святых. Я свои жетоны никогда не хранила, а просто забрасывала в ящик или еще куда-нибудь. Надежда – как же смешно. Этот жетон – напоминание о ночи, когда была хеллоуинская вечеринка на тему зла во плоти. О ночи – давай признаем это, – когда нам нужно было расстаться.

Так почему же мы все-таки расстались? Когда я по-настоящему глубоко задумываюсь об этом, то вспоминаю, какой разбитой я чувствовала себя утром субботы на Хеллоуин, потому что мне пришлось встать очень рано, чтобы в одиночку добраться до «Шика и блеска» и купить там эту связку ключей, которую я тебе так и не отдала. А потом я, зевая, стояла во дворе и поливала краской из баллончика старую, купленную в супермаркете кепку, которую носила в девятом классе. Прищурившись, я разглядывала посеревшую кепку, чтобы понять, сочетается ли она по цвету с папиной курткой, а из окон моей комнаты доносился обволакивающий голос Хоука Дэвиса. Звучала моя любимая часть песни «Сядь на следующий поезд», когда певец ловко расправляется со своим соло и кто-то из зрителей кричит ему: «Давай, Хоук, давай». Я улыбалась, глядя в чистое небо. Я знала, что дождя не будет. Мы с тобой попадем и на вечеринку, и на дискотеку, и все пройдет хорошо и даже прекрасно. Я чувствовала, что по-другому и быть не может. Я помню, как была счастлива тогда, и могу сказать наверняка, что ты тоже был счастлив. Думаю, я готова зацепиться за все что угодно, чтобы убедить себя в этом.

– Как хорошо, когда ты радуешься, – произнесла мама, выйдя во двор с чашкой горячего чая. А я уже было приготовилась к тому, что она скажет: «Сделай потише, подумай о соседях».

– Спасибо, – ответила я, взяв у мамы чашку.

– Как хорошо, когда ты радуешься, даже если ты в отцовской куртке, – сказала мама, не изменяя себе: в этом году она почему-то решила, что может говорить про папу гадости.

– Ради тебя, мамочка, сегодня я постараюсь эту куртку уничтожить.

Мама усмехнулась.

– Как же?

– Хм, просыплю на нее наркотики и изваляюсь в грязи.

– Когда ты познакомишь меня с твоим парнем?

– Ну, мам.

– Я просто хочу на него посмотреть.

– Ты хочешь его оценить.

– Я люблю тебя, – мама всегда так говорит, чтобы уйти от ответа. – Ты моя единственная дочь, Мин.

– Что ты хочешь о нем узнать? – спросила я. – Он высокий, худой, воспитанный. Он же вежливо говорит с тобой по телефону?

– Да.

– А еще он капитан баскетбольной команды.

– Вице-капитан.

– Это всего лишь значит, что в команде есть еще один капитан.

– Я знаю, Мин. Просто… что у вас с ним общего?

Я хлебнула чаю, чтобы не выцарапать маме глаза.

– Наши костюмы на Хеллоуин вписываются в одну тему, – сказала я.

– Да, ты говорила. Вся команда будет изображать каторжников, а ты будешь им подыгрывать.

– Вообще-то я им не подыгрываю.

– Я знаю, что он очень популярный мальчик, Мин. Мне об этом сказала мама Джордана. Я просто не хочу, чтобы тебя водили на привязи, как… как козочку.

Козочку?

– Вообще-то я надзиратель, – возразила я. – Это я буду водить их на привязи.

Конечно, я соврала, но так ей и надо.

– Ладно, ладно, – сказала мама. – Ну, с костюмом у тебя порядок. А это что такое?

– Ключи, – ответила я. – У всех надзирателей есть ключи, – я, идиотка, зачем-то решила раскрыть маме все карты. – Я буду носить их на поясе, понимаешь? А в конце вечера отдам Эду.

У мамы округлились глаза.

– Что?

– Ты отдашь эти ключи Эду?

– Ну а что? Я купила их на свои деньги.

– Но, Мин, дорогая, – сказала мама, положив руку мне на плечо. Я еле сдержалась, чтобы не брызнуть ей краской в лицо и не раскрасить ее в серый цвет, но тут, совершенно этому не удивившись, заметила, что мама