Гейзенберг вряд ли сомневался в том, что успехи немецкой науки намного опережали достижения английских и американских физиков. Поэтому он и оказался в довольно необычном и, вполне вероятно, не самом приятном положении. Вайцзеккер настоял на том, чтобы ученый обратился за советом к своему бывшему наставнику — Нильсу Бору. Однако заставить Гейзенберга искать этой встречи могли и другие мотивы.

После того как в апреле 1940 года германские войска оккупировали Данию, Бор предпочел остаться в Копенгагене, в своем Институте теоретической физики. Хотя в его жилах и текла еврейская кровь, но, как и 8000 других датских евреев, он находился под защитой соглашения (возможно, только временной), которое правительство Дании заключило с фашистами, упирая на необходимость сохранять хотя бы видимость того, что нацисты на территорию страны были приглашены, а не захватили ее.

То, что Гейзенберг и Вайцзеккер волновались за Бора, сомнению не подлежит. Возможно, ехать к бывшему наставнику в Копенгаген Гейзенберга заставила и внутренняя обеспокоенность, этична ли деятельность «Уранового общества». В своих мемуарах, написанных почти через 30 лет после рассматриваемых событий, Гейзенберг вспоминает и о предложении Вайцзеккера: «Было бы хорошо, — сказал Вайцзеккер, — чтобы в Копенгагене ты обсудил с Нильсом и эту тему. Если он скажет, например, что мы делаем все неправильно и должны немедленно прекратить работать с ураном, я был бы очень рад».

Если верить Гейзенбергу, то в первую очередь он хотел узнать мнение Бора об этичности дальнейших исследований, которые в перспективе могли иметь «тяжкие последствия, если использовать их в военных целях». Позже Питер Йенсен, также состоявший в рядах «Уранового общества», скажет, что Гейзенберг, этот «первосвященник» немецкой теоретической физики, намеревался получить от своего «Папы» отпущение грехов. Пайерлс в будущем представит это таким образом: «[Гейзенберг] решил было поужинать с дьяволом, но вдруг обнаружил, что ложка-то у него коротковата».

Сам Вернер с большим нетерпением ждал встречи со своим бывшим учителем. В его глазах, как и в глазах многих других физиков его поколения, Бор обладал непререкаемым авторитетом. Жена Гейзенберга, Елизавета, писала:

Однако для встречи с Бором у Вернера могли быть и другие причины. Вполне возможно, что Гейзенберг и Вайцзеккер, встревоженные неоднократными сообщениями в шведской прессе о попытках американских ученых создать атомную бомбу, хотели узнать, не располагал ли Бор более подробной информацией на сей счет.

Решив нанести Бору визит, Гейзенберг тут же столкнулся со множеством серьезных проблем. Хотя под властью Германии и находилась большая часть континентальной Западной Европы, перемещения немецких граждан были существенно ограничены. Власти весьма холодно отнеслись к желанию Гейзенберга временно покинуть страну. Выход из ситуации предложил Вайцзеккер. Ранее он уже несколько раз читал лекции в оккупированном Копенгагене, и последняя из них, посвященная связям философии и квантовой теории, проходила в Институте теоретической физики. По просьбе Вайцзеккера приглашение на участие в симпозиуме по вопросам астрономии, математики и теоретической физики выписали не только ему, но и Гейзенбергу. Симпозиум должен был проходить в Институте германской культуры, который совсем недавно открылся в Копенгагене.

Поначалу на просьбу Гейзенберга разрешить ему участие в симпозиуме Имперское министерство народного просвещения и пропаганды ответило отказом, однако после того, как Имперское министерство иностранных дел оказало определенное давление (по мнению сотрудников этого министерства, в дело вмешался статс-секретарь Эрнст фон Вайцзеккер — отец Карла Фридриха Вайцзеккера), разрешение Гейзенбергу выдали. Правда, согласно бумагам за границей Гейзенберг мог пробыть всего несколько дней. Его также попросили по возможности не привлекать к себе особого внимания.

Не взирая на ограничения, Вернер приехал в Копенгаген рано утром в понедельник 15 сентября 1941 года. До начала симпозиума оставалось еще четыре дня. В письме жене, которое он писал во время своих странствий, Гейзенберг назвал эту поездку путешествием в недавнее прошлое:

Гейзенберг так хотел встретиться с бывшим наставником, что в первый же вечер отправился пешком к нему домой, в Карлсберг[52], решив прогуляться по погружённому в темноту городу под ясным звездным небом. Узнав, что у Бора и его семьи все в порядке, Вернер вздохнул с облегчением. Разговор знаменитого физика со своим бывшим учеником быстро переключился на тему «людских проблем и печальных событий последнего времени». В письме своей жене Гейзенберг удрученно заметил, что «даже такой великий человек, как Бор, не может разделить свои мысли, эмоции — и чувство ненависти». Правда, потом он все же добавил: «Но, возможно, человек и не должен отделять друг от друга такие вещи».

Гейзенберг, несмотря ни на что, упрямо не замечал слова и чувства своих бывших коллег. Находясь в сентябре 1941 года в оккупированном Копенгагене, зная о том, что большая часть Европы уже захвачена войсками Оси, что группа немецких армий «Север» расположилась всего в десятке километров от Ленинграда, что Киев уже окружен, что вовсю идет подготовка к штурму Москвы, — зная об этом, сложно было сомневаться в победе Германии в текущей войне. Практически каждый уже осознал пугающую неизбежность грядущего тотального доминирования фашистов в Европе и всех возможных последствий этого.

Гейзенберг всегда мыслил прагматически и, конечно, уже давно все для себя решил. Носитель традиционных немецких ценностей, он приехал в Копенгаген по поручению Института германской культуры. Неудивительно, что для многих датчан любое его выступление было в первую очередь плохо замаскированной нацистской пропагандой. Конечно, Гейзенберг мог рассуждать так: перед лицом неизбежной победы фашизма не лучше ли, если его коллеги из оккупированных стран — в интересах физики и в своих интересах — тоже заключат сделку с совестью?

Бор с коллегами бойкотировали заседания симпозиума, но Гейзенберг все равно продолжал ждать их появления. Он посещал институт, в котором работал Бор, и не один раз встречался с местными физиками за обедом. В числе последних были Кристиан Меллер и Стефан Розенталь. У обоих ученых остались неприятные впечатления от разговора с Гейзенбергом. «[Гейзенберг] упорно твердил, как важно, чтобы Германия победила в этой войне… и то, что оккупация Дании, Норвегии, Бельгии и Голландии — это, конечно, печально, но странам Восточной Европы она явно во благо, поскольку самостоятельно управлять своими территориями они не могли».