* * *

Перенаселенные трущобы были позором: городские власти относились к ним с большим неодобрением, поэтому через самые отвратительные трущобы были проложены дороги, а перенаселенные ветхие дома уничтожены. Это не помогло, поскольку у обитателей трущоб, как правило, не было другого выхода, кроме как перебраться куда-то поблизости, от чего соседний район делался еще более перенаселенным. «Согласно проектам железных дорог Большого Лондона, относящимся к 1861 году, требовалось разрушить 1000 домов в самых бедных районах и переселить более 20 000 человек».[214] Снять комнату в трущобах можно было за 2–3 шиллинга в неделю. В комнате могла жить целая семья, все спали вповалку на полу, или пятеро-шестеро взрослых на одной кровати, а дети в ряд у ее изножья.

Водопровода и канализации не было. «На целые дворы и проулки приходится всего один ватерклозет, к тому же в таком состоянии, что к нему нельзя подойти». В 1835 году была основана Миссия лондонского Сити. Один из ее миссионеров, из биографии которого взят следующий фрагмент, пишет: «было множество клопов, блох и прочих паразитов… во время своих вечерних посещений я иногда замечал, как клопы ползут по моей одежде и шляпе… зловоние иногда бывало настолько невыносимым, что вынуждало меня уходить».[215] Там случалось множество ужасных историй. Вот одна из них, взятая из официального доклада: «Я обнаружил [комнату], где жили мужчина, две женщины и двое детей, там было еще тело бедной девушки, умершей в родах несколько дней назад. Тело лежало на полу без савана и без гроба».[216] Но даже там, «в некоторых из этих омерзительных дворов обитатели оставались верны безыскусной любви к цветам, и на множестве уродливых наружных подоконников было сооружено подобие садовой ограды с миниатюрной изгородью и калиткой».[217] А в одном из самых плохих районов, Уайтчепеле, существовали общественные бани и прачечные, там за 6 пенсов можно было получить «теплую ванну первого класса» или «теплую ванну второго класса» за 2 пенса — большинство предпочитало именно ее — и «холодную ванну второго класса» за пенни.[218]

В этих жутких комнатах невозможно было что-либо приготовить, поэтому бедняки должны были покупать у уличных торговцев готовую еду, пудинги или пироги, или еду, которая не требовала готовки, устриц и других моллюсков, креветок и водяной кресс. Горячая печеная картофелина стоила полпенни. Иногда бедным перепадали крохи со стола богачей. Нужно было иметь талон, чтобы получить свою долю оставшейся несъеденной еды из Букингемского дворца, а старшины Линкольнз-Инн продавали остатки своих адвокатских обедов среднему классу, который торговал ими в розницу, от 4 до 8 пенсов за фунт. Двухпенсовик давал возможность неплохо поесть. Наверное, кухни Алексиса Сойера спасли не одну жизнь. Кухня в Спитлфилдсе кормила 350 детей, другая, на Лейстер-сквер, кормила 200–300 человек, а на Фаррингдон-стрит поразительное количество — 8000–10000 человек ежедневно. Они получали только хлеб и суп, но суп был горячий, питательный и, несомненно, вкусный. В 1852 году Сойер дал рождественский обед для 22 000 бедняков, с 9000 фунтами мяса, двадцатью жареными гусями, 5000 фунтами плампудинга, разнообразными пирогами, весившими от 10 до 30 фунтов, «гигантским» пирогом, весившим 60 фунтов, и целым быком, поджаренным на газу, а во время обеда оркестр играл вальсы и польки. Что за человек![219]

«Ночлежки» были постыдным фактом, даже после принятия в 1851 году Закона о ночлежных домах, пытавшегося ввести минимальные гигиенические стандарты. Некоторые из них, безусловно, представлявшие собой исключение, отличались благопристойностью, там были читальни, снабженные газетами, прачечная и место для сушки белья, но большинство ночлежек были невероятно грязны и полны вшей и клопов. «Очень часто посреди комнаты, которую посещали как мужчины, так и женщины, стояло ведро… Некоторые из ночлежек представляли собой бордели самого худшего толка, а некоторые можно даже назвать борделями для детей… несколько новых ночлежек, около полудюжины, открыты только что, в ожидании большого наплыва „путешественников“ и бродяг к открытию Всемирной выставки». Ночлег стоил от 2 до 3 пенсов. Обычно каждый готовил сам себе, на открытом огне в общей кухне из тех объедков, которые ему удалось выпросить или купить в течение дня. Рыбу можно было получить даром или за бесценок в конце дня на Биллингсгейте или других рынках, потому что на следующий день она уже не годилась для продажи. Мейхью утверждал, что в ночлежках постоянно живут более 10 000 человек. Некоторые из владельцев ловко манипулировали системой. Они входили в приходский совет и в этом качестве рекомендовали, чтобы их жильцам выдавали пособие для неимущих, — которое, несомненно, присваивали до того, как несчастный жилец успевал к нему прикоснуться, — и в районные советы, где им удавалось свести к минимуму определенные законом работы по приведению ночлежек в соответствие необходимым стандартам. Некоторые владельцы имели до 30 ночлежек и на доходы от них спокойно жили в пригородах.[220]

* * *

Но у бездомных была какая-то свобода. Попасть в работный дом[221] означало расстаться с самоуважением и потерять семейные связи. Это внушало невообразимый ужас. Согласно закону о бедных 1601 года, на смену монастырской благотворительности, пришли приходские богадельни. Но вдруг он показался господствующей верхушке слишком мягким, и положение должно было измениться. Бедным не следовало разрешать и дальше быть нахлебниками более богатых соседей. В 1834 году закон изменился коренным образом. Каждый приход обязан был завести работный дом. Иногда приходы объединяли свои средства и устраивали Общий работный дом. Теперь старый человек или калека, нуждавшийся всего лишь в небольшой помощи, не мог оставаться жить в собственном доме, получая «пособие для неимущих» от прихода. Супругам, прожившим не один десяток лет вместе, приходилось идти в работный дом, где их разлучали, определяя в отделение для «мужчин-нищих» и «женщин-нищих». Детей у них забирали. Братья могли никогда больше не увидеть своих сестер. Таковы были порядки в работном доме.