Я сидел в торжественном молчании.

Огненные стрелы озарили мой путь в Паттон-Плейс, к почтовой конторе, где члены Бригады Авраама Линкольна выставляли на продажу свои последние, изнуренные письма, открытки, календари. Я вскрыл письмо, но внутри оказался индейский кремневый наконечник в исполнении Франца Ведекинда[19]с элегантной золотой цепочкой и поздравления. Когда я наклонился, чтобы потрогать мягкое, изувеченное место, где был прежде слуховой аппарат, твои сережки звякнули о мои очки. «Что вы делаете? Прекратите!» — кричал я, но люди, заправлявшие восстанием, не слушали никаких доводов, не желали понимать, что все это всерьез, что запасенная нами вода испарилась, а наш кредит давно уже не тот, что прежде.

Мы прикрепили к мошонке пленного команча два провода. А я все больше пьянел и все больше проникался любовью. Как только мы щелкнули тумблером, он заговорил. Он сказал, что его зовут Густав Ашенбах. Он

родился в Л.____, маленьком силезском городке. Его отец

занимал высокий пост в системе правосудия, все его предки были судьями, чиновниками, должностными лицами… И вам никогда не удается дотронуться до девушки одним и тем же образом более чем однажды — дважды или иное количество раз, сколько бы вы ни хотели удержать, охватить или зафиксировать каким-либо иным способом ее руку, или взгляд, или какое-либо иное качество, или событие, известное вам по прежнему опыту. В Швеции маленькие шведские дети встретили нас криками восторга, хотя мы не свершили ничего особо примечательного, а всего лишь выбрались из автобуса со всеми своими свертками, хлебом, печеночным паштетом и пивом. Мы пошли в какую-то старую церковь и заняли королевскую ложу. Органист практиковался. Затем мы отправились на церковное кладбище. Здесь лежит Анна Педерсен, добрая женщина. Я кинул на могилу мухомор. Чиновник, ответственный за мусорную свалку, доложил по радио, что мусор начал передвигаться.

Джейн! Я узнал via Международный купон бедствия, что ты была избита каким-то карликом в одном из тенерифских баров. Это совсем непохоже на тебя. Обычно ты успеваешь садануть карлику ногой в его маленькую, карликовую промежность прежде, чем он успеет вцепиться зубами в твою вкусную, красивую ногу, не правда ли, Джейн? Твоя интрижка с Гарольдом достойна всяческого порицания, да ты и сама это знаешь, не правда ли, Джейн? Гарольд женат на Нэнси. И нужно подумать о Билли (Гарольдов ребенок) и Пауле (другой Гарольдов ребенок). Твоя система моральных ценностей кажется мне весьма своеобразной! Нити языка раскидываются во всех направлениях, чтобы увязать мир в одно неустанное, непотребное целое.

И тебе никогда не удается вернуть прежнее блаженство в прежнем виде, блистательное тело, яростный и утонченный дух, наново повторяя моменты, случающиеся однажды, дважды или иное количество раз в восстаниях или в воде. Накат единодушия команчской нации взломал наши внутренние оборонительные линии с трех сторон. Блок палил из смазочного пистолета с верхнего этажа здания, спроектированного Эмери Ротом & сыновьями. «Видишь стол?» — «Да пошел ты со своим долбаным столом!» Городских чиновников привязали к деревьям. Суровые воины легкой походкой бывалых охотников пробирались к мэру в рот. «Кем ты хочешь быть?» — спросил я Кеннета, и он сказал, что хочет быть Жаном Люком Годаром, но позднее, когда время сделает возможными разговоры в больших, ярко освещенных комнатах, «шепчущие» галереи, устланные черно-белыми испанскими коврами, и спорные скульптуры на спокойных красных катафалках. Болезненность ссоры устилала кровать плотной пеленой. Я тронул твою спину, белые, рельефные шрамы.

Внезапно применив вертолеты и ракеты, мы убили на юге массу противников, но вскоре выяснилось, что все убитые нами — дети, а с севера и с востока и из прочих мест, где есть дети, готовящиеся к жизни, приходят другие им на замену. «Раздевайся, — мягко сказала мисс Р. в белой, желтой комнате. — Это комиссия по помилованию. Ремень и ботиночные шнурки положи отдельно». Я положил отдельно ремень и ботиночные шнурки, а затем взглянул (падающий с огромной высоты дождь разбивал тишину и ясные, аккуратные ряды домов на застроечных участках) в их дикие, черные глаза, на краску, бусы и перья.

Некий аристократ ехал в своем экипаже по улице.

Он задавил моего отца.

* * *

После церемонии я пошел домой. Я пытался понять, почему умер мой отец. Затем я вспомнил, что его задавило экипажем.

* * *

Я позвонил своей матери по телефону и уведомил ее о смерти отца. Она сказала, что это даже к лучшему. Я был того же мнения. Последнее время жизнь радовала его все меньше и меньше. У меня возникла идея найти того аристократа, чей экипаж его задавил.

Говорят, было несколько свидетелей.

* * *

И все же, как знать, мой ли это отец сидит здесь посреди кровати и плачет.

Возможно, это кто-либо иной — почтальон, человек, который доставляет продукты из бакалейной лавки, страховой агент, налоговый инспектор, как знать. Следует, впрочем, заметить, что он похож на моего отца. Сходство очень сильное. Он не улыбается сквозь слезы, а хмурится сквозь них. Помню случай на ранчо, когда мы занялись отстрелом рогоносцев (злосчастные плоды мимолетного романа рогатой гадюки с девятиполосным броненосцем). Мой отец выстрелил, промахнулся, сел на землю и заплакал. Этот плач очень похож на тот.

— Ты видела это своими глазами?

— Да, но не то чтобы все. Сперва я стояла туда спиной и только в конце повернулась.

Свидетельницей была девочка лет одиннадцати или двенадцати. Она живет в очень бедном квартале. Трудно ожидать, чтобы кто-либо придал ее показаниям серьезное значение.

— Ты можешь припомнить, как выглядел человек в экипаже?

— Он выглядел как аристократ, — сказала девочка.

Первая свидетельница заявила, что человек в экипаже выглядел «как аристократ». Возможно, это — ложное впечатление, создаваемое экипажем, как таковым. Любой человек, сидящий в изящном экипаже с кучером на козлах и, возможно, парой лакеев на запятках, кажется похожим на аристократа. Я записал ее имя и попросил сообщить мне, если она вспомнит что-нибудь еще. Я дал ей конфет.

* * *

Я стоял на площади, где погиб мой отец, и расспрашивал проходивших мимо людей, не видел ли кто-либо из них недавнее происшествие, а если нет, то не знают ли они кого-либо, кто видел. Меня не оставляло горькое ощущение тщетности всех этих стараний. Даже если я найду человека, чей экипаж раздавил моего отца, что я ему скажу? «Вы убили моего отца», — «Да, — скажет аристократ, — но он выбежал прямо под копыта лошадей. Мой кучер пытался остановиться, но все произошло слишком быстро. Что-либо сделать было не в силах человеческих». А затем, возможно, он протянет мне кошелек, набитый деньгами.

* * *

Человек, сидящий посреди кровати, очень похож на моего отца. Он плачет, по его щекам струятся слезы. Видно, что он чем-то огорчен. Глядя на него, я понимаю, что тут что-то не так. Он извергает слезы как пожарный гидрант с отшибленным краном. Его жалобные вопли заполняют весь дом, рвутся наружу. Вконец расчувствовавшись, я прижимаю руку к груди и говорю: «Отец». Это ничуть не отвлекает его от стенаний, которые то взмывают оглушительным визгом, то спадают до детского хныканья. Его диапазон огромен, его амбиции соизмеримы с диапазоном. Я снова говорю: «Отец», но он вчистую меня игнорирует. Бежать нужно отсюда, бежать, не знаю только — сейчас или чуть позже. Иногда он затихает, становится серьезным и суровым. Я держу входную дверь открытой и стараюсь, чтобы между мной и дверью не было никаких препятствий, мой «мустанг» ждет с заведенным мотором. Но вполне возможно, что совсем и не мой это отец сидит там и плачет, а чей-то чужой. Отец Тома, отец Перси, отец Пэта, отец Пита, отец Пола. Надо использовать какой-нибудь тест, анализ речевого спектра или