— Об этом я давным-давно забыла, и слава Богу!

Я стою в книжном магазине Артура Бауера. Сегодня день расчета за репетирование его сына. Артур-младший воспользовался случаем и положил мне на стул в качестве приветствия несколько кнопок. За это я с удовольствием ткнул бы его бараньим лицом в аквариум с золотыми рыбками, украшающий их плюшевую гостиную, но надо было сдержаться, иначе Артур-старший не расплатился бы со мной, и Артур-младший отлично это знает.

— Значит, йоги, — бодро заявляет Артур-старший и пододвигает ко мне стопку книг — Я тут отобрал вам все, что у нас есть. Йоги, буддизм, аскетизм, созерцание пупка… вы что, намерены стать факиром?

Я неодобрительно разглядываю его. Он низенький, с острой бородкой и юркими глазками. Еще один стрелок, думаю я, который целится сегодня в мое подбитое сердце! Но с тобою, пересмешник, и твоей дешевой иронией я уж справлюсь, ты не Георг! И я решительно спрашиваю:

— Скажите, господин Бауер, в чем смысл жизни?

Артур смотрит на меня с напряженным ожиданием, точно пудель.

— Ну и?

— Что — ну и?

— В чем же соль? Это ведь острота — или нет?

— Нет, — холодно отвечаю я. — Это анкета — ради блага моей юной души. Я задаю этот вопрос многим людям, особенно тем, кому надлежало бы иметь и ответ на него.

Артур перебирает пальцами бороду, точно струны арфы.

— Но, конечно, вы задаете такой вопрос не всерьез? Сейчас, в понедельник, после обеда, когда самая торговля, он особенно нелеп! И вы хотите еще получить на него ответ?

— Да, — заявляю я, — но только признайтесь сейчас же! Вы тоже не знаете! Даже вы, несмотря на все ваши книги!

Артур уже не перебирает бороду, а запускает пальцы в волосы.

— Господи Боже мой! Вот уж не было печали! Обсуждайте такие вещи в своем клубе поэтов!

— В клубе поэтов этот вопрос только поэтически запутывают. Я же хочу знать истину. Для чего я живу, а не остался червем?

— Истину! — блеет Артур. — Ну, это вопрос для Пилата. И меня не касается. Я торгую книгами, к тому же я супруг и отец, мне этого достаточно.

Я смотрю на торговца книгами, супруга и отца. Справа у него на носу прыщ.

— Так, значит, вам достаточно… — решительно говорю я.

— Достаточно, — твердо констатирует Артур. — Иной раз даже слишком.

— А в двадцать пять вам этого тоже было достаточно?

Артур таращит на меня голубые глаза.

— В двадцать пять? Нет. Тогда я еще только хотел стать…

— Кем? — спрашиваю я с новой надеждой. — Человеком?

— Книготорговцем, супругом и отцом. Человек я и без того. Правда, пока еще не факир.

Сделав этот второй безобидный выпад, он угодливо спешит навстречу какой-то даме с большой отвисшей грудью. Дама желает приобрести роман Рудольфа Герцога. Я рассеянно листаю книгу о радостях аскетизма и торопливо откладываю ее в сторону. Днем к этим вещам чувствуешь гораздо меньшую склонность, чем ночью, когда ты одинок и ничего другого не остается.

Я подхожу к полкам с книгами но религии и философии. Они гордость Артура Бауера. У него собрано здесь примерно все, что люди за несколько тысяч лет напридумывали относительно смысла жизни. Поэтому можно было бы за несколько сотен тысяч марок получить достаточную информацию, сейчас даже за меньшую сумму — примерно за двадцать — тридцать тысяч марок, ибо если смысл жизни действительно познаваем, то достаточно было бы и одной книги. Но где она, эта книга? Я обвожу глазами полки, сверху вниз и снизу вверх, — отдел этот представлен у Бауера очень богато, — и вдруг теряюсь. Мне начинает казаться, что с истиной о смысле жизни дело обстоит примерно так же, как с жидкостями для ращения волос: каждая фирма превозносит свою, как единственную и совершенную, а голова Георга Кроля, хотя он их все перепробовал, остается лысой, и ему следовало это знать с самого начала. Если бы существовала жидкость, от которой волосы действительно бы росли, то ею одной люди и пользовались бы, а изобретатели всех других давно бы обанкротились.

Бауер возвращается.

— Подобрали что-нибудь?

— Нет.

Он смотрит на отодвинутые мною книги.

— Значит, становиться факиром ни к чему?

Я не сразу даю отпор скромному остряку.

— Книги вообще ни к чему, — спокойно отвечаю я. — Когда посмотришь, сколько здесь всего понаписано, и сравнишь с тем, как выглядит жизнь на самом деле, то, пожалуй, решишь читать только меню «Валгаллы» да семейные новости в ежедневной газете.

— Почему? — спрашивает слегка испуганный книготорговец, супруг и отец. — Книга способствует образованию, это известно каждому.

— Вы уверены?

— Конечно! Иначе что бы стали делать книготорговцы?

Артур снова как вихрь уносится прочь. Какой-то человек с короткой бородкой желает получить книгу «Непобедима на поле брани». Это нашумевшая новинка послевоенного времени. Некий безработный генерал доказывает, что немецкая армия в этой войне все же до конца оставалась победоносной.

Артур продает подарочное издание в кожаном переплете, тисненном золотом. Смягченный удачной продажей, он возвращается ко мне.

— А что, если вы возьмете что-нибудь из классики? Антикварную книгу, конечно.

Я качаю головой и молча показываю ему то, что в его отсутствие отыскал на выставке. Книга называется «Светский человек» — это руководство по части хороших манер, необходимых в любых случаях жизни.

Я терпеливо жду неизбежных плоских острот по адресу кавалеров, мечтающих стать факирами, и так далее. Но Артур не острит.

— Полезная книга, — деловито заявляет он. — Следовало бы выпустить массовым изданием. Ладно, значит, мы квиты? Да?

— Нет. У меня тут есть еще кое-что. — Я показываю ему тоненькую книжечку, «Пир» Платона. — Это вот в придачу.

Артур считает в уме.

— Получается не совсем то, да уж ладно. За «Пир» будем считать, как за антикварную книгу.

Я прошу, чтобы «Руководство» завернули в бумагу и перевязали бечевкой. Ни за что на свете не хотел бы я, чтобы кто-нибудь поймал меня с этой книжкой. Однако решаю сегодня же вечером заняться ее изучением — известная шлифовка никогда не помешает, а насмешки Эрны еще слишком свежи в моей памяти. Во время войны мы порядком одичали, но невоспитанность может позволить себе лишь тот, кто прикрывает ее набитой мошной. Мошны у меня нет.

Довольный, выхожу я на улицу. И тотчас с шумом на меня надвигается жизнь. В огненно-красной машине проносится мимо, не видя меня, Вилли. Я крепче прижимаю к себе локтем «Руководство» для светских людей. Вперед, в гущу жизни, говорю я себе. Да здравствует земная любовь! Долой грезы! Долой видения! Это столь же относится к Эрне, как и к Изабелле. А для души у меня останется Платон.