Но Джип не спала. Она глядела то на спящего ребенка, то на узор обоев, машинально стараясь отыскать птицу среди коричневых и зеленых листьев - на каждой полосе должна быть одна птица через каждый квадрат. Одна птица среди четырех других. Птица с зелеными и желтыми перьями и красным клювом...

Когда сиделка выставила Фьорсена за дверь, заверив, что это был "только маленький обморок", он спустился вниз в полном унынии. Он терпеть не мог этот темный дом, в котором он всегда будет нежеланным гостем. Ему ничего не нужно здесь, кроме Джип, а у Джип случился обморок, едва он прикоснулся к ней. Он открыл какую-то дверь. Рояль! Гостиная. Уф! Нигде не горит камин. Что за бедность! Он подошел к двери и остановился, прислушиваясь. Ни звука. Серый свет в неприветливой комнате; в прихожей уже почти темно. Какая жизнь у этих англичан - хуже, чем зимой в его старом деревенском доме в Швеции, где во всяком случае поддерживают в каминах хороший огонь. И вдруг он возмутился. Ожидать здесь встречи с ее отцом! Провести здесь ночь! Джип, которая лежит там рядом с ребенком у груди, в этом враждебном доме, - не его Джип. Стараясь ступать неслышно, он вышел в переднюю. Его пальто и шляпа висели там. Он надел их. А чемодан?

Здесь чемодана не было. Все равно, они пришлют его позже. Он хотел написать ей - сказать, что ее обморок огорчил его, что он опасается нового обморока и не может оставаться в этом доме - так близко от нее и в то же время так далеко. Она поймет! И вдруг неожиданная тоска сжала его сердце. Джип! Она нужна ему. Смотреть на нее, целовать, чувствовать, что она снова принадлежит ему! Открыв наружную дверь, он переступил порог и вышел с ощущением тоски и тяжести в душе. Весь путь до станции, по дорогам, уже окутанным темнотой, и в железнодорожном вагоне он продолжал чувствовать себя несчастным. Только на ярко освещенной улице, направляясь в такси к Росеку, он немного оживился. За обедом и позднее он уже почти забыл обо всем; к ночи тяжелое настроение вернулось снова, но в конце концов ночь и сон окутали его и принесли ему облегчение.

Джип поправлялась быстро. Это радовало Уинтона. Недаром сиделка говорила: "Она великолепно сложена, это очень важно в таких случаях".

Перед рождеством Джип уже выходила гулять. А в сочельник старый доктор, как бы в виде подарка, объявил, что она, если пожелает, может возвращаться домой. После полудня она почувствовала себя хуже, а следующий день провела снова наверху, в постели. Собственно, ничего дурного не было, кроме какой-то ужасной вялости - словно сознание того, что возвращение домой зависит только от ее решения, лишало ее сил. И поскольку никто не знал о ее переживаниях, все, кроме Уинтона, были озадачены. Ей вскоре запретили кормить ребенка грудью.

Только в середине января она сказала Уинтону:

- Мне надо ехать домой, отец.

Слово "домой" задело его, но он ответил только:

- Очень хорошо, Джип. Когда?

- В доме все готово. Я думаю, лучше всего завтра. Он еще у Росека. Я не стану его извещать. Два или три дня пробуду одна, чтобы поудобнее устроить ребенка.

- Отлично. Я отвезу тебя.

Он не пытался выяснять ее чувства к Фьорсену. Он хорошо знал, каковы они.

Они поехали на следующий день и добрались до Лондона в половине третьего. Устройство Бетти и ребенка в свободной комнате, которая отныне становилась детской, потребовало от Джип всей ее энергии. Уже начинало смеркаться, когда, надев пальто, она взяла ключ от студии и пошла через сад; после десятинедельного отсутствия ей хотелось заглянуть туда... Какой сад совсем зимний! Как все не похоже на тот тихий, теплый лунный вечер, когда Дафна Уинг, танцуя, появилась из густой тени деревьев! Голые ветви отчетливо рисовались на фоне серого, темнеющего неба - ни птичьего щебета, ни цветка. Она обернулась и посмотрела в сторону дома. Он казался холодным и белым; но там светились огни - в ее комнате, в детской; кто-то опускал шторы. Листья на деревьях уже совсем облетели, были видны дома вдоль улицы - каждый отличался от другого формой и цветом, как все лондонские здания. Было холодно, подмораживало; она почти бежала по дорожке. Над окном студии висели четыре небольших ледяных сосульки, она обломала одну. В комнате как будто горел огонь, она видела отблески его через неплотно задернутые шторы. Умница Эллен: она протапливает там!

И вдруг Джип замерла на месте. Через щель между шторами она увидела две фигуры на диване. У нее перед глазами все пошло кругом. С каким-то мертвящим холодом в душе она заставила себя заглянуть в окно. Он - и Дафна Уинг! Он обнимал девушку за шею. Повернувшись к нему лицом, полуоткрыв губы, она смотрела на него, точно загипнотизированная, обожающим взглядом.

Джип подняла руку. В какой-то миг она уже готова была постучать в окно. Но, ощутив тошноту, она опустила руку и бросилась бежать.

Никогда она не покажет ни ему, ни этой девчонке, что они могут заставить ее страдать. Пусть сидят спокойно в своем гнездышке! Никаких сцен не будет! По обледеневшей лужайке она добежала до дома, прошла через неосвещенную гостиную, поднялась наверх, заперла дверь и села перед камином. Гордость бушевала в ней, бессознательно она сжала зубами кончик носового платка. Жар от камина опалял ей глаза, но она не подняла руки, чтобы заслонить их.

Подумать только - что было бы, если бы она любила его! Платок упал на пол - она с удивлением посмотрела на него: капельки крови. Отодвинувшись от огня, она продолжала сидеть с усмешкой на губах. Как глядела на него эта девушка, как преданная собачонка... Девушка, которая так ластилась к ней! Она нашла теперь "выдающегося мужчину"!

Джип вскочила и посмотрела на себя в зеркало. В ее собственном доме! Почему бы не здесь - в этой комнате? Почему не у нее на глазах? Не прошло и года, как поженились! Да, это почти забавно - почти забавно! И к ней вдруг пришла первая успокаивающая мысль: "Я свободна".

Но все-таки этого было мало для гордой души, раненной так жестоко! Она снова подвинулась ближе к огню. Почему она не постучала в окно? Увидеть бы, как лицо этой девушки становится пепельно-серым от испуга! Увидеть его, пойманного с поличным, в комнате, которую она украшала для него, где играла для него столько часов! Давно ли они пользуются этой комнатой для своих свиданий - тайно входят через дверь из переулка! Может быть, это началось еще до того, как она уехала рожать!

И тут поднялась в ней борьба между материнским инстинктом и оскорбленной гордостью - молчаливая отчаянная борьба. Будет ли она и сейчас чувствовать ребенка своим? Или крошка уйдет из ее сердца, станет для нее чужой, а может быть, даже ненавистной?

Джип еще ближе подвинулась к огню и уселась поуютнее. Но ей было холодно, словно она захворала.

Она подумала: "Если не сказать прислуге, что я здесь, они могут выйти в сад искать меня и увидят то, что увидела я! И потом закрыла ли я балконную дверь в гостиной, когда возвращалась?" Она позвонила. Снизу поднялась горничная.

- Пожалуйста, закройте балконную дверь в гостиной, Эллен. И скажите Бетти: боюсь, я простудилась в дороге, я сейчас лягу. Попросите ее заняться ребенком.