– Многовато, – заметил Кавалергардов.

– И я думаю, многовато, – согласился Аскольд.

– А ты вот что, на машину надейся, но и сам проверяй, вчитывайся. Спрос-то с нас, а не с машины.

– Я и то…

– Вот-вот, поглядывай.

К концу дня Завалишвили повесть прочитал и пришел в полный восторг или во всяком случае выразил полный восторг, желая угодить Кавалергардову. Для статьи он сделал обширные выписки и обещал показать ее в готовом виде послезавтра.

А на другой день и Фикусова удалось уломать. Тот потребовал гранки на дом. Надо вчитаться, вдуматься как следует, овладеть материалом, чтобы статья получилась не лобовая, а с раздумьями, вызывала на размышления и читателя. Пришлось согласиться.

Фикусов обещания давал скуповато и держаться старался независимо, но когда из полунамеков уразумел, что кое-кто уже пишет о Востроносове и его могут опередить, встревоженно озаботился и поспешил домой к письменному столу.

Произошло в тот день в «Восходе» и еще одно примечательное событие: в четвертом часу дня в редакции появился молодой белобрысый и курносый человек, можно сказать, даже паренек в серых летних брюках и трикотажной тенниске-безрукавке в поперечную полоску. Вид у него был настолько непрезентабельный, что при первом появлении на него никто и внимания не обратил.

В руках у паренька был маленький обтерханный чемоданчик, с каким ходят парикмахеры, техники телефонного узла или рядовые мастера по ремонту телевизоров. Его поначалу и приняли за представителя одной из этих профессий и даже подумали, что он явился в редакцию по чьему-то вызову.

Некоторое время паренек смущенно жался в коридоре, если бы на него не обратила внимание вышедшая по делу Лилечка.

– Вам кого? – деловито и даже строго спросила секретарша.

Молодой человек покраснел, смущенно переступил с ноги на ногу, не выдавил из себя ни слова и лишь трясущейся рукой протянул мятую бумажку. Это была телеграмма, посланная из редакции Акиму Востроносову.

– Так вы Востроносов? – с удивлением спросила Лилечка.

И опять молодой человек не сумел выдавить из себя ни словечка, лишь утвердительно мотнул головой.

– Так чего же вы тут стоите? – затараторила Лилечка. – Вас же все ищут, прямо с ног сбились, с ума посходили. Скорее идемте, вас ждут. Вам тут рады! – И она, взяв Востроносова за руку, повела его, как водят малышей в детский сад или на прогулку, к Чайникову.

Войдя в кабинет, она доложила:

– Вот тот, кого вы ищете.

– Кто? – с недоумением спросил Аскольд Аполлонович, глядя растерянным взглядом на незнакомого молодого человека.

– Да это же Аким Востроносов!

– Какой Востроносов?

– Автор повести, которую в срочном порядке мы печатаем, – пояснила Лилечка, в свою очередь поражаясь растерянности и несообразительности Чайникова.

Кое-что начало проясняться для нашего поэта, но он все еще отказывался верить словам Лилечки и своим глазам. Тот молодой человек, который сейчас стоял перед ним, никак не вязался с представлением о молодом гении, которое составил себе Аскольд Аполлонович. Правду говоря, четкого представления о том, как должен выглядеть гений, у него не было. Если бы его спросили об этом, то он вряд ли ответил бы что-нибудь вразумительное на этот счет. Но то, что перед ним стоял не гений, он за это мог бы даже поручиться. Да такого щуплого юнца на улице встретишь и внимания не обратишь, не взглянешь пристально и уж тем более не обернешься.

Разглядывая молодого человека, Чайников думал о том, что пусть гений будет, как все обычные люди, но что-то, хоть самая малость, и внешне должна бы выделить его из общего ряда. А тут решительно ничего такого не было. Перед Чайниковым стоял до обидного обыкновенный, решительно во всем ординарный молодой человек, физически не очень развитый, из себя невидный, не отмеченный ни привлекательностью, ни сколько-нибудь приметной дурнотой.

Чайников никак не хотел верить в столь прозаическое явление гения, которого рисовал в своем воображении совершенно, ну совершенно не таким.

– Вот же ваша телеграмма, – желая вывести из растерянности Аскольда Аполлоновича, проговорила Лилечка, выхватив из потной ладони Акима Востроносова скомканную телеграмму и потрясая ею, как неопровержимым вещественным доказательством.

И это помогло. Чайников наконец, решительно отбросив сомнения и колебания, уразумев и поверив, кого именно привела секретарша, бросился обнимать юного гения и выражать свои восторги. Они были несколько ненатуральны, но что делать, сама необходимость заставляла – перед Аскольдом стоял какой-никакой, но все же гений, и с этим невозможно было не считаться.

– Ну как вы, что вы? – спрашивал Чайников, усаживая в мягкое кресло перед своим столом гостя.

Аким не успел ничего ответить, как в тесный кабинетик ворвалось сразу несколько возбужденных сотрудников, только что узнавших от Лилечки о прибытии гения. За ними хлынули и другие работники редакции.

И что тут началось, что творилось, я, право, не берусь и описать. Скажу только, что ошеломленного Акима обнимали, целовали, тискали, жали, мяли, поздравляли, ласкали, наперебой расспрашивали о жизни. О родителях, о семье, о работе, о творчестве и еще бог знает о чем. Ответов никто не слушал, каждый спешил, перебивая один другого, высказаться, задать вопрос или просто промолвить словечко-другое. Если бы Аким и отвечал на это, то его все равно не услышали бы, такой стоял гвалт.

Бедный Востроносов лишь время от времени раскрывал рот, а отвечать ничего не отвечал, да и не смог бы этого сделать при всем желании, потому что у него от всего происходящего буквально голова шла кругом. Он был растерян до последней степени, плохо соображал, что с ним творится – не сон ли все это?

И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не явился вдруг сам Илларион Варсанофьевич Кавалергардов. Шум при его появлении разом стих, возбужденные сотрудники быстренько покинули кабинет Чайникова. Привыкший едва ли не ко всему и много повидавший на своем веку, Кавалергардов и тот несколько изумился при виде тщедушного молодого человека, которого предстояло приветствовать как гения.

– Так вот ты каков, братец?! – несколько озадаченно произнес Илларион Варсанофьевич, но все же обнял и по-отечески приласкал молодого человека.

Потом Кавалергардов, быстро овладев собой, увел все еще не пришедшего в себя Акима Востроносова в свой кабинет, вызвал машину и, считая, что исключительное право владеть гением принадлежит ему одному и никому больше, уехал с ним в известном только ему направлении.

Кавалергардов умчал Акима к себе на дачу. Еще в машине он сунул в руки ошарашенному парню последний номер «Восхода», на обложке которого была помещена броско набранная реклама о предстоящем печатании талантливой повести «Наше время».