Между тем Альфред Тутайн сказал что-то. И сказанное никому не понравилось; хотя, прежде чем он заговорил, все были готовы с ним согласиться.

— Матросы! — Слово это нелегко сошло с его губ. — Что я человек маленький, видно по моей расчетной книжке. Но тем не менее… неважно, кто первым начнет… Нам так или иначе необходимо прийти к соглашению.

Лица многих стали совершенно непроницаемыми.

— Мы, еще когда были на море, наполняли друг другу уши ложью. Есть люди, которые лгут самозабвенно. И есть другие, готовые дать фальшивое свидетельство. Но я все же думаю, среди нас нет ни одного, кто был бы более дерзким, чем это допустимо во время плавания. Мы должны наконец взглянуть правде в лицо. А правда заключается в том, что мы ничего не видели и ничего конкретного сообщить властям не можем.

На лице у него выступил пот. А остальные молчали, словно лишились рта.

Он погнал свою речь дальше.

— Некоторые — и я в их числе — полагают, что суперкарго совершил все преступления, какие только возможны. Но он мертв, и на этой мысли не стоит задерживаться. А если все же задержаться: то где она начинается, где заканчивается? Чтобы супчик получился наваристым, должен найтись человек, который видел, как был нанесен смертельный удар. Такого человека нам взять неоткуда. Просто — неоткуда. Что же до других вещей, о которых мы говорили, — то разве это не чепуха? Не фантазии, которые нельзя пощупать руками? И кого это заинтересует? То, что ты и я говорили или только имели в виду? А может, и не имели в виду, но просто об этом думали, как люди обдумывают свои мысли: мол, так могло бы быть… Но так не обязательно должно было быть…

Он замолчал. Казалось, он уже прошел через наихудшее. Произнести такую публичную речь, обращаясь ко всем… Как же это, наверное, было тяжело для него, как неестественно: ведь он сознавал, что лжет.

— Я только призываю вас, если вы со мной согласитесь, сказать на допросе правду, настоящую правду: что мы ничего не знаем.

После долгой паузы он добавил еще:

— Давайте будем молчать.

Теперь все сделались врагами друг другу. Не прозвучало ни «да», ни «нет», никто не возразил, но и не выразил согласие.

* * *

Почти весь следующий день капитан провел в доме консула. Вернувшись наконец в отель, он уже был свободным человеком, которому ничто не мешает предаваться грезам о цветущих садах. Вахтенный офицер нашел правильное применение для сведений, которые почерпнул из набросков капитана. Остальные члены команды вели себя словно глухонемые, хоть им и не понравилась речь Тутайна в пивной. Сам же матрос второго ранга оставался в стороне от волнительного разбирательства. На глазах у всех он, в своем новом костюме, сбежал: прошел по улице до первого перекрестка и скрылся в неизвестном направлении. Судьба дезертира не обсуждалась. Дескать, может, за этой историей и скрывается что-то. Но такие вещи лучше не замечать. Тем более что на борту деревянного корабля, по слухам, имелись доносчики…

Всем членам команды выдали жалованье, за исключением Альфреда Тутайна, который дезертировал. Мертвыми больше никто не занимался. Они были подобающим образом помянуты в отчете капитана. Моряки рассеялись по городу. Их поглотили ресторанчики, кафешантаны, безымянные заведения с быстро захлопывающимися дверями или занавешенным бамбуковой занавеской входом. Некоторые матросы еще до наступления вечера поднялись на борт того или иного судна и были уже в пути: либо к своей родине, либо к каким-то менее известным берегам. Другие отошли ко сну пьяными и, проснувшись, не поняли, где находятся. Им пришлось расплачиваться наличностью, и притом за свой счет. Но жизнь этого стоит. Все имеет свою цену. Плоть распродается на фунты, и чем лучше кусок, тем дороже он должен оплачиваться. Все, что ниже пупка, желаннее того, что выше. За исключением тяжелых грудей. Но что можно исключить, если речь идет о целом? Для них речь шла о целом. Как всегда.

В «Золотые ворота» вернулись только офицеры. Альфред Тутайн вообще не в счет: он дезертировал.

Вальдемар Штрунк вызвал меня к себе. Капитан опять сидел за маленьким столом. И строго взглянул на меня, когда я вошел в его голый номер.

— Когда ты хочешь уехать? — спросил. — Завтра вечером отсюда уходит судно с удобным для нас портом назначения и небольшой длительностью рейса.

— Я не хочу уезжать, — коротко сказал я.

— Ты не хочешь уезжать завтра, — поправил он.

— Да, правильно, — подтвердил я.

— Поступай как знаешь, — сказал он. — На воду ты уже насмотрелся. — Глаза его вдруг налились ненавистью. — Твоя судьба больше меня не касается.

Я сумел промолчать. Голос капитана зазвучал снова:

— Ты взял деньги. С моего согласия, разумеется. Деньги, которые оставил тебе мертвец. Суперкарго вез с собой значительную сумму, как мне сегодня сообщили: средства, доверенные ему. Эту кассу не удалось спасти или, во всяком случае, она пропала. Там должно было быть около четырех тысяч английских фунтов.

Я вытащил из кармана пачку банкнот — молча, но уже готовый на самую отчаянную ложь.

— Ты пересчитал деньги? — спросил капитан.

— Да.

— И сколько их?

— Целых двести фунтов, — послушно ответил я.

— Не может быть! — возразил он грубо. — Там было два свертка.

— Да, но с мелкими купюрами, — сказал я и бросил на стол несколько бумажек.

— А как же костюм Альфреда Тутайна? — спросил он холодно.

— Тутайн заплатил за него сам, — сказал я.

— Он бы лучше пополнил свою морскую экипировку, — сказал капитан.

— У Тутайна есть деньги, — повторил я.

— Он дезертировал, — сказал капитан. — А не уволился, как положено.

— Он еще здесь. Можно это уладить, — сказал я. — Откуда ему знать, какие нужны формальности, если корабль утонул?

— Он не был у консула, — сказал капитан. — Хотя получил приказ явиться к нему.

— А я не получал такого приказа, — сказал я.

— Ты тут вообще ни при чем! — вспылил капитан. — Ты только осложняешь мне жизнь.

— Но ведь матросскую книжку Тутайна еще можно привести в порядок? — спросил я.

На это Вальдемар Штрунк ничего не ответил. Он, будто разъясняя что-то себе или мне, бубнил:

— Так значит, это не была судовая касса… Приятно, что мои показания консулу задним числом подтвердились: деньги, вместе с самим кораблем, ушли на дно… — Он почти развеселился. — Да и почему, собственно, бумажки, отпечатанные Английским банком, должны быть большей святыней, чем корабль и груз? — Улыбка теперь не сходила с его губ. После паузы он продолжил: — Эти деньги можешь оставить себе. — Он пододвинул мне банкноты. — Чтобы ты смог оплатить обратный рейс, я еще раздобыл для тебя у консула пятьдесят фунтов. Потеря есть потеря.