Миллионы легких, но настойчивых и тревожных толчков. Так ищет выход к свету рождающийся младенец. Поры Христофора раскрылись, ему захотелось смеяться, хохотать, словно по всему его телу прошлись щекоткой.

Именно тогда достиг он второй высоты паноргазма. Вся кожа его трепетала — как пыльный коврик, что выбивает у окна старательная португальская горничная.

Он достиг ауры, глубокой, как небо.

Уши заложило, будто он резко перенесся на большую высоту. Глаза, как у эпилептика, вылезли из орбит.

Всего лишь краткий миг, но дал он наслаждение неизмеримое. Всего лишь миг, но был он насыщеннее целой жизни аскета или учителя латыни.

Семя вышло из него вместе с влагой пота. Едва различимым запахом молотого эстрагона.

Он лежал, весь покрытый млечной сукровицей, нестерпимо усталый: руки, пальцы сделались вдруг свинцовыми.

Нам сегодня не так уж трудно — в свете достижений психоаналитической науки — объяснить данный случай: потенция плебея Колумба была блокирована присутствием королевы. Торможение, вызванное классовым неравенством.

Пред ней, королевой, плоть его стала недвижна. (Потому ошибается великий Алехо Карпентьер, предполагая, будто существовала сексуальная связь, полноценная и свободная, между мореплавателем и его госпожой. Благородный демократический пафос приводит Карпентьера к извинительному заблуждению. Но этого просто быть не могло. Абсолютно. В физическом плане робость плебея оказалась полной, тотальной. Но в то же время тотальной была и его метафизическая раскрепощенность, потому и достиг он освобождения через паноргазм.)

В роще недвижных колонн они также застыли недвижной фигурой, будто из камня изваянной.

Вот так стал Колумб адмиралом Моря-Океана (а еще он получит восемь тысяч мараведи, право называться доном и носить золотую шпору).

А Изабелла продолжила свой молчаливый танец. Теперь она удалялась, скользя, описывая ровные круги, будто чертила спираль.

И снова раздался грубый хохот. Так обычно смеются арагонские крестьяне.

Потом колпаком опустилась тишина, и он, должно быть, потерял сознание. А очнулся от ударов и пинков воинов Святого братства.»

— Ну пошли, пошли! Иудейское отродье!

Они смеялись. Снова пинали его. Он попытался улыбнуться, задобрить их.

Дневной свет ослепил Колумба. Он вновь очутился на том же муле. Ему сказали, что жалованье заплатят после первого марта и что одиннадцатого он должен явиться ко двору. Королевская свита будет репетировать церемонию вступления в покоренную Гранаду.

Они ушли, гогоча и поплевывая бобовую шелуху. Грубые животные. Чиновники! Что с них взять!

To, о чем мы только что рассказали и чему, по общему мнению, столь важную роль суждено было сыграть в судьбах Запада, случилось 9 апреля 1486 года. Колумб знал: пережитое им в тот день словно печатью скрепляло великий договор. Королева стала его тайной союзницей в самой тайной из авантюр — поиске Рая!

Воины-орлы и воины-леопарды смотрели на него недоверчиво. Они были верны своему богу — Тескатлиплоке, богу-воину, вечному противнику всезнающего и хитрого Кецалькоатля. НоМехикатль Теоуайцйн, Верховный Жрец, готов был к тому, что их нелегко будет заставить вникнуть в настоящую теологию. Ведь известно: «солдат думает ногами, действует руками, а в конце концов расплачивается за все головой».

Да, они молоды и красивы. У них несгибаемая воля. Но к несчастью, они слишком верны принципу Эффективности.

Сейчас они сидят на длинной скамейке вдоль стены, расписанной символами орлов и ягуаров, в зале Посвящения Главного Храма Теночтитлана..

Великолепное утро. Прозрачный воздух. Чистейший воздух. Ветер принес его из Теотиуакана, «края безоблачной ясности».

Едва золотится нежаркое солнце. Умирающее солнце, чьи щупальца-лучи уже обглоданы черными орлами — эмиссарами ночного поднебесья и первозданного хаоса.

Кровь тысяч воинов, принесенных в жертву при открытии храма Уицилипочтли, не вдохнула жизни в анемичное светило.

Сэященник посмотрел на воинов сурово, властно и сказал: «Нет! Нет же! Люди, что придут из-за моря, бородатыми будут. У одного из них борода будет рыжего цвета. Они уже близко (есть донесения). Нет! Они отнюдь не дзидзимины — демоны мрака, ждущие в глубине восточного неба; когда наступит час пожрать последнее поколение людей. Нет!

Те, что теперь направляются к нам, — последние из младших богов. Идут они из Великого Моря. Ведет их Кецалькоатль, он и предсказал, их пришествие. Говорю вам: они бородаты, добры и, возможно, даже слишком похожи на людей…»

Воины-орлы и воины-леопарды глядели на негосо спокойным изумлением, как люди, привыкшие доверять только ловкости собственного тела и крепости рук. Они уважали теократический порядок. И никто из них не отважился возвысить голос сомнения.

А Мехикатль меж тем напомнил им строки священного поэта:

Всякая луна

Всякий год

Всякий день

Проходят свой путь и исчезают

Так же и всякая кровь

Спешит туда, где ждет ее покой.

О близком будущем он говорил им с уверенностью профессионального мечтателя:

«О! Те, что спешат сюда, — несказанно хороши! Они дети мутации. Добрые! Они щедры себе во вред: вынут хлеб изо рта, дабы утолить голод ваших детей. Знаю: их человекоподобный бог повелевает им возлюбить ближнего своего, как самого себя. Они не несут нам гибели, так как ненавидит войну. Они будут уважать наших женщин, потому что бог их — бесконечно справедливый — велит им не желать жены ближнего своего. (И в этом они особенно строги.) Они поклоняются книге, написанной мудрецами и поэтами. Их бог — несчастный человек, претерпевший муки, пытки и погибший от рук военных. Они не презирают слабого! Слабого они любят!

Я говорю, возвещаю вам: они ненавидят войну, жестокость и насилие. В чем же их сила? — спросите вы. И я отвечу: в доброте и любви. В этом их сила.

Видя раненого, лобызают они язвы его и врачуют их. Даром накормят голодного. Укажут путь слепцу. Им ненавистно богатство, ибо они почитают его сетью, расставленной демонами зла.

Как стало известно, если кто-то ударит их, с кротостью подставляют другую щеку, дабы получить еще один удар. Можете ли вы себе такое представить?

Однако не отворачиваются они и от суетной жизни: умеют приумножать пищу, вещи, дома. Покорили они молнию небесную и заточили в металлические трубки длиной в руку…

А теперь я спрошу вас, воины: если они покорят нас, не будет ли то и нашей победой?

Вот почему вождь из Тескоко — с присущей ему благородной мудростью — в год 4-Калли приказал закрыть военные школы.

Наступает цикл доброты. Зачем нам оружие? Приходит солнце братства и цветов. Вспомним же песнь Уэксотсинго: