– А это я, Семка! Мишаня и Ленуся – отпирайте своим корешкам! А то колосники горят, спасу нет! Похмеляться будем! Алло, кореша, где вы там есть!

Гуров улыбнулся, одобрительно поднял палец вверх, затем приложил его к губам. Они умолкли и прислушались. За дверью царила тишина.

– Крепко же они спят, – мотнул головой Гуров.

– Так пьяные же! – пояснил Лежаков.

Гуров набрал в грудь воздуха и вновь замолотил кулаком по двери и закричал:

– Да вы там живые или нет?! Ну-ка, подымайся, коль пришли кореша! Эй, там, в трюме!

На этот раз за дверью послышалось кряхтение и сопение, а затем сонный женский голос произнес:

– Ну? Кого черт принес с утра пораньше? А ну, не барабаньте – голова раскалывается. И пошли вы отсюдова… – и женский голос уточнил, куда именно должны отправиться Гуров с Лежаковым.

– Как это так пошли? – голосом оскорбленного человека произнес Гуров. – Ленуся, да это же мы – Левчик и Семка! Явились, как и договаривались. И не с пустыми руками, как ты понимаешь. Так что отпирай!

– Какой Левчик? Какой Семка? – недоуменно спросил женский голос за дверью.

– Вот те раз! – в голосе Гурова послышалось просто-таки крайнее удивление. – Левчик Боцман и Семка Веселый! Которые с вами, то есть с Мишаней и тобой, красиво гуляли сегодня вечером в пивной… И – договорились, что встретимся поутру у вас дома насчет опохмелиться. Вот мы и пришли. Ну что, вспомнила?

За дверью возникло напряженное молчание. Кажется, женщина пыталась припомнить, кто же такие – Левчик Боцман и Семка Веселый. И не припоминала.

– Ну, Семка же! – подыграл Гурову Лежаков. – С которым ты целовалась… Так вот это я и есть!

Похоже, эти слова были рещающими. Они были рассчитаны на особенности женской психологии. Если женщине говорят, что она с кем-то целовалась, а женщина этого не помнит, то обязательно захочет посмотреть на того мужчину, с кем якобы целовалась, чтобы припомнить или, наоборот, опровергнуть такие слова как наглую ложь. За дверью послышался звук отпираемого засова, дверь наполовину раскрылась, и в проеме возникла Ленка Гармонистка собственной персоной – удивленная, расхристанная и в ночной сорочке.

– А… – произнесла Ленка и больше ничего не успела сказать, потому что Гуров и Лежаков ворвались в прихожую.

– Цыц! Ну! – сделав страшные глаза, рыкнул на Ленку Гуров, схватил ее за плечо и поволок за собой из прихожей в комнату. А иначе Ленка сдуру могла выскочить в дверь и скрыться, а она нужна была как ценный свидетель.

Лежаков, опережая Гурова и доставая на ходу из кобуры пистолет, также устремился в полутьму комнаты.

Посреди нее стоял полуодетый Мишка Кряк и с полупьяным недоумением прислушивался к звукам из прихожей.

– Э… – выговорил он, завидев Лежакова, а вслед за ним и Гурова с Ленкой в обнимку. – Вы того… это…

– Стой и не двигайся, Мишаня, – переводя дух, сказал Лежаков. – А то ведь будет хуже… Видишь эту штуку у меня в руках? Это пистолет…

Где-то за спиной у Семена тонко вскрикнула и забарахталась в руках Гурова Ленка Гармонистка.

– А ты, Леночка, сядь и успокойся, – голос у Льва Ивановича был ровный и спокойный. – Вот так… И не бойся – мы не к тебе, а к твоему дружку.

И Гуров тотчас же возник рядом с Лежаковым. Они стояли плечом к плечу, перекрыв, таким образом, доступ Мишке к двери. Относительно того, что Кряк может выскочить в окно, они не опасались. Окно было маленьким, а Мишка – большой: он обязательно застрял бы в окне, если бы вздумал через него выбраться.

Между тем Мишка приходил в себя, причем стремительными темпами. Никакого полупьяного недоумения на его лице уже не читалось, на нем было выражение решимости и злобности. Он не спросил, кто такие Гуров и Лежаков – похоже, понял, кто перед ним, без расспросов.

– Одеться-то мне можно? – спросил он.

– Можно и даже нужно, – ответил полковник. – Только, Миша, без дураков. Ну, ты понимаешь… А ты, Сема, – взглянул Гуров на Лежакова, – посмотри пока в другой комнате – нет ли там кого.

Мишка медленно повернулся, взял брюки и рубашку, висевшие на спинке кровати, и натянул их на себя. Пока он одевался, из второй комнаты вышел Лежаков и сделал Гурову знак рукой: там все чисто и спокойно, можно не волноваться.

– Вот так, – сказал Семен и подошел к Мишке Кряку: – Облачился? Теперь протяни мне свои нежные ручки. Я их украшу этими красивыми браслетиками. – И Лежаков потряс наручниками, а Гуров вновь отступил ближе к дверям.

И тут случилось неожиданное. Мишка вдруг резко метнулся в угол комнаты, выхватил из-под вороха тряпья какую-то длинную, тускло сверкнувшую металлом штуковину, поднял ее на уровень плеча, стремительно развернулся, в два прыжка достиг Гурова, размахнулся и с утробным рычанием ударил. Он явно метил в Льва Ивановича, чтобы, свалив его, выбежать в дверь. Однако в последний момент Гуров сумел увернуться, и длинная металлическая штуковина, задев плечо сыщика и располосовав рубаху и летнюю куртку, со всего маху вонзилась в косяк. Мишка попытался выдернуть из косяка металлическую штуковину, но с первого раза это ему не удалось, и это его погубило. Гуров стремительно и резко выбросил кулак и ударил Кряка в солнечное сплетение. Мишка всхлипнул и согнулся пополам, и Лев Иванович ударил его еще раз – ребром ладони по шее. Кряк рухнул на пол и застыл. Тут же к нему подскочил Лежаков и надел на него наручники.

– Не ожидал… – выдохнул он и взглянул на Гурова: – Вы простите… чуть не подставил вас, – сказал Семен. – Как вы? Не задел он вас?

– Ерунда, – скривился Гуров. – Немного поцарапал плечо да еще порвал рубаху. Хорошая рубаха, новая. Жена покупала.

– У, змей! – взглянул Лежаков на все еще лежавшего без движения Мишку Кряка. – Убить тебя мало!

И тут только они обратили внимание на Ленку. Забившись в угол, она по-собачьи скулила и размазывала по лицу мутные слезы. Лежаков что-то хотел ей сказать, но лишь махнул рукой. А Гуров в это время подошел к торчащей в косяке длинной железяке, поднатужился и выдернул ее.

– Ну, – сказал он, – и силища у этого троглодита! Загнал в дерево едва ли не наполовину! С одного размаха! Пиковина… Узнаю. Давненько не встречал подобное оружие. Даже соскучился. Патриархальное, так сказать, орудие убийства. Минувший век.

– Это у вас в Москве, может, минувший век, а у нас – самая настоящая действительность, – скривился Лежаков. – Мы такого раритета изымаем по двадцать пять штук за неделю! Но вот что мне интересно. Если у него имелась пиковина, то отчего же он